Пламенеющий воздух
Шрифт:
Трифон на секунду умолкает.
Приезжий на пне тихо ерзает, приподымается, но, кряхтя, усаживается обратно.
— Ага, зацепило, — Трифон радостно потирает руки. — Да вы и дороги без меня не найдете!
Лицо Трифоново светлеет, и он, переходя на шепот, заговорщицки сообщает:
— Что там Декарт! Слушайте, что я вам скажу. Мы сейчас у края пропасти. И в то же время — у подножия сияющих вершин. Кинуться нам в пропасть или начать карабкаться на вершины? Вот что надо понять. Вы вот, к примеру, — сразу глянули вниз. Я заметил! — Голос Трифона от радости
Вскочив на ноги, Трифон задирает бородатую голову вверх.
Вставая, пытается задрать голову и москвич. Но как-то неудачно у него выходит. То ли голова кружится, то ли давление падает, а только он тут же рядом с пнем на землю и опускается…
Лес улетал. Вокруг царил эфир. Густо журчали небыстрые, осенние, вставшие вертикально потоки вод.
Внизу через пустошь шли к лесу какие-то люди. Их было плохо видно.
Под ногами слабо видимой, но, судя по звуку, плотной толпы хрустел сушняк. Лес и примыкавшая к нему лысая пустошь, вместе с почвой и подростом, с зеленцой хвои и сохлым бурьяном — поднимались выше, выше… А люди, те оставались на земле: ободранной, пустопорожней.
Как такая земная пустота могла образоваться — было неясно.
Но было именно так…
И тут один из вихрей эфира, летевший к Земле из далекого созвездия Льва и огибавший ее с севера, подхватил лежавшее на траве бесчувственное тело.
Тело — с разбросанными в стороны руками и подтянутыми к животу коленками — два-три раза крутанувшись винтом, стало подниматься над землей.
Как двулопастное кленовое соплодие, отвечая каждому прикосновению эфирного ветра, то медленней, то быстрей закружилось тело в пространстве! В полете кленового соплодия была неуклюжесть и угловатость. Чувствовалось и торможение.
Вдруг что-то с телом в полете стряслось. Словно ударившись о невидимую стену, отпрянуло оно в сторону, навесу застыло…
И сразу стало снижаться. Его — тело — опять потянуло вниз, к лиственной подстилке, в жухлую траву: чтобы за зиму сладко сгнить в ней, не чувствовать больше боли и жжения окружающего мира, перестать ощущать собственные порезы, опухоли!
Люди, идущие через пустошь (тоже бесплотные, но с земли почему-то не взлетающие), стали жадно тянуться к двулопастному соплодию: кто одной, а кто сразу двумя руками.
Однако новый, внезапно подоспевший вихрь непривычно духмяного, тепло-холодного ветра вмиг подбросил кленовое тело выше, поволок его к верхушкам сосен стремительней!
Бурлящая нежность инобытия, враз отстранившая все наружное: людские толпы, постройки и котлованы, ямы и мосты, избушки и троны, анфилады, мавзолеи, деревни, околицы, пристани, скутера, причалы, наполовину вбитые в дно Волги и брошенные сваи, — бурлящая нежность инобытия обернула кленовое тело.
Оно сделалось почти безвесным, полупрозрачным.
Внезапно страшная дрожь прошла по прозрачному телу: над вихрем эфира есть что-то еще! Именно туда, крутясь малым бесшумным пропеллером, кленовый плод упорхнуть и тянуло.
Однако выше твердо обозначилась преграда. И назад возвратиться было трудно.
Неожиданно кленовый плод верчение свое прекратил, короткими рывками пошел вниз, плоско лег, а потом и вжался в распростертое человеческое тело: раскинувшее руки, коленки подтянувшее к животу…
Homo aetherons
Внезапно все кончилось.
Рядом с упавшим хлопотал Трифон.
— …что за день сегодня такой канительный? Сначала Пенкрата оторвало… Теперь вы наземь шлепнулись. Хорошо, в лесу подстилка мягкая. Держите таблетку. Под язык ее, под язык! Мобилка не отключилась? — тараторил как-то слишком восторженно обычно мрачноватый Трифон.
Приезжий ошалело помотал головой: он взлетал? Или таким странным образом кружилась голова?
Кое-как взгромоздясь на пень, москвич проверил мобилку: запись продолжалась.
— Ну и ладушки, — Трифон тоже уселся на место, — полежали на земле — и дальше, дальше!
Внезапно на краю поляны затрещал кустарником лось. Живой, крупный. От боков его шел едва заметный пар.
Тут же стало ясно: не лось — без рогов — лосиха. За лосихой почти впритирку — сперва его видно не было — брел, спотыкаясь, слабоногий лосенок. У лосенка на лбу — не прямо, а сбоку — светилось молочное, с неровными краями, пятно.
Лосиха с лосенком тяжело дышали. Они сразу заметили людей и в нерешительности остановились. Вдруг лосиха фыркнула и резко повернула в сторону. Лосенок — за ней.
— Вот и мы так, — Трифон развеселился сильней, — нюхнули настоящего эфиру и в лес, в кусты!
— А тогда зачем нам сигать в кусты? Вернемся, а? И вы, Трифон Петрович, к работе возвращайтесь. Глядишь, все наладится. Может, Москва в дело вмешается, оценит, поможет…
Двинулись дальше. Трифон долго молчал и так сильно углубился в лес, что приезжий забеспокоился.
— Да вы не бойтесь. Я не Сусанин, вы не поляк! А только надо нам еще в одном местечке побывать. От него пять минут до Волги. Там другая моторка, моя собственная.
— Скоро холода, Волга замерзнет. Как туда-сюда мотаться станем?
— Ну вы-то зимой чаи в конторе гонять будете. Если, конечно, к себе в Москву не свалите.
— А вы как же?
— Я… Да что мы все о нас с вами? Я ведь так и не успел сказать главного.
— Достали вы с этим главным. И так голова кругом идет.
— Достал и буду доставать! Поэтому повторяю: выход у человеческого сообщества только один — стать эфиром!
Приезжий на секунду остановился.
— Да, так! Стать мыслящим, телесным, — но вместе с тем и воздушным, легчайшим, не имеющим привязки к одной только матушке-России или к одной только Земле — эфиром!