Пламенный клинок
Шрифт:
В гостиной повисла тишина. В тусклом блеске настенных светильников лица собравшихся выглядели задумчиво и угрюмо. Наконец Фен встрепенулась.
— Я готова, — коротко сказала она.
Кейд непроизвольно оглянулся на Арена, ища подсказки, но потом решил, что не нуждается в ней.
— Да, — сказал он. — Мы слишком далеко зашли. Я с вами.
— Граб сомневается, что эта затея принесет ему хорошую татуировку, — пробурчал скарл. — Но помочь согласен.
Арен заставил себя проглотить гордость и разочарование. Сколько ни злись, выбор сделан. Сейчас главное — вернуть Пламенный Клинок. Это важнее, чем его обида на Гаррика, хотя
— Я с тобой, — проговорил он упавшим голосом. — Что бы ни потребовалось.
— Киль? — спросил Гаррик.
Тот только кивнул.
Гаррик выпрямился и обратился ко всем сразу:
— А теперь вздремнем. Никому больше ни слова. За дело примемся в ближайшие дни.
ГЛАВА 43
— Папочка!
Не успел Клиссен войти, как Лиси и Джуна вылетели из коридора. Клиссен опустился на колени, и девочки со звонким смехом бросились к нему в объятия. Он поцеловал обеих и радостно улыбнулся:
— Какие вы стали большие! Скоро маму перерастете. — Тут в дверном проеме показался холеный белый кот с кислым выражением на морде, и Клиссен воскликнул: — Ага, Барон Огурчик! Иди сюда, старый тюфяк!
Кот благосклонно посмотрел на хозяина и побрел обратно.
— Барон Огурчик! Иди поздоровайся с папочкой! — потребовала Джуна с потешной строгостью четырехлетней девочки. Она уже собиралась притащить кота обратно, хочет он того или нет, но Клиссен ее остановил:
— Погоди, Джуна! Я привез подарки.
— Подарки! — Обе дочери с оглушительным визгом набросились на отца, повиснув у него на руках.
— Тише, девочки! — потребовал он. — Помните девиз Святейших? Можете повторить?
— Усердие. Умеренность. Господство, — произнесли малышки в один голос.
— Вот именно, умеренность, — подчеркнул Клиссен. — Храните спокойствие и подавляйте страсти.
— Да, папочка, — неохотно пробормотали дочери и заложили руки за спину, с трудом сдерживая нетерпение.
Клиссен запустил руку в дорожную сумку и достал двух кукол, купленных у кукольника на улице Королевской Дубравы, тонко сработанных и чрезвычайно дорогих. В глубине души он считал, что девочки четырех и шести лет не заметят разницы между произведением кукольного искусства и безделицей за пять децимов с Кандального рынка — а если и заметят, ничего страшного, — но Ванья не потерпела бы в доме дешевых игрушек. Она говорила, что они придадут дому безвкусный вид.
Девочки выхватили кукол у отца из рук, не веря собственному счастью.
— Моя — принцесса Соррель! — объявила Лиси.
— Нет, принцесса Соррель — моя! — возразила Джуна.
— Они обе могут быть принцессами, — успокоил дочерей Клиссен, и для своеобразной детской логики такое решение оказалось вполне приемлемым. — Что надо говорить, когда получаешь подарок?
— Спасибо, папочка! — вразнобой выкрикнули девочки.
Заметив в конце коридора жену, Клиссен поднялся. Когда их взгляды встретились, на мгновение он лишился сил от восхищения.
Ванья была высокого роста, выше мужа, с серо-голубыми глазами, львиной гривой белокурых волос и безупречным лицом; казалось, она вылеплена самим Вышним, и не из бренной плоти, а из некоего божественного материала. Клиссен не мог похвастаться творческой жилкой, но Ванья заставляла его поверить в поэзию.
— Мариус, — сказала она. — Муж мой.
Они соприкоснулись губами — слишком быстро,
— Для тебя я тоже припас подарок. — Поправив очки, он снова запустил руку в сумку и вытащил маленький, обтянутый кожей футляр. Глаза жены вспыхнули, едва она увидела филигранную эмблему Аксуса и Трейна, ее любимых ювелиров.
— Мариус, какой ты внимательный, — произнесла она и открыла коробку изящными ухоженными пальцами, а потом выдохнула, вынимая из футляра ожерелье: — Какая красота!
Клиссен не сумел сдержать удовольствия и усмехнулся.
— Бриллианты из…
— Хелики, я вижу, — прошептала Ванья. Он дивился почти сверхъестественной способности жены с одного взгляда опознавать происхождение драгоценных камней. Сначала он выбрал сапфиры, которые сияли ярче, больше подходили под цвет ее глаз и стоили значительно дешевле. Нынешнее ожерелье выглядело просто и незатейливо, с виду мало отличаясь от тех, что десятикратно уступали ему в цене. Но Клиссен давно научился не доверять собственным суждениям в вопросах моды и мудро обратился за советом к жене ювелира.
— Изумительно, любовь моя, — сказала Ванья, примерив ожерелье, и поцеловала Клиссена, теперь уже более страстно, отчего он покраснел.
— Фу-фу-фу! — взвизгнула Лиси. Супруги отпрянули друг от друга и увидели, что девочки таращатся на них и хихикают, позабыв про кукол.
— Смеетесь над отцом? — с шутливой угрозой спросил Клиссен. И устремился на них, выставив руки вперед и изогнув пальцы наподобие когтей. — Идите сюда, озорницы!
Девочки завизжали и бросились прочь, а Клиссен с жутким рыком пустился вдогонку.
Уложив дочерей в постель и рассказав им сказку на ночь, он поужинал вдвоем с Ваньей. Марла, домоправительница, накрыла им настоящий кроданский стол: свиная грудинка в кислом яблочном соусе, картошка с маслом, капуста на пару, печеная репа, а в придачу крепкое красное вино с родины. Пламя свечей сверкало на стеклянных бокалах, вспыхивало искрами на серебряных приборах и новом ожерелье Ваньи.
Над столом висел портрет императора и его единственного сына. Кельсинг Четвертый — лысый, одетый по-будничному, с косматой бородой — положил руку на плечо принца Оттико. Наследник выглядел лет на четырнадцать, короткие кудрявые волосы были черными, как отцовская борода, бесцветные глаза смотрели с высокомерием и надменностью прирожденного правителя. Над портретом висел железный символ Святейших: клинок, лежащий вниз острием на раскрытой книге.
Император и Святейшие, два столпа кроданского общества. Эти изображения напоминали Клиссену о том, за что он борется.
Когда-то Крода была слабой страной, варвары окружали ее со всех сторон, соседи грозили нападением. Озак и Брунландия, земли предков, отпали от кроданцев, не сумевших противостоять тамошним освободительным движениям. Потом явились Томас и Товен: красноречивый проповедник и молодой воитель. Они принесли с собой слово Вышнего, и люди вняли им, ибо древние Воплощения исчерпали свою милость. Томас и Товен предстали перед императором Степпеном Третьим и убедили его в своей правоте. Он объявил их вестниками истинного бога, поставил вне закона прочие религии и оказал поддержку последователям Томаса и Товена, Святейшим, которые сумели распространить учение по всей стране, привив народу любовь к дисциплине и воинским порядкам.