Пламя грядущего

Уильямс Джей

…Во сне он отчетливо видел сумрачный зал с высокими сводами, освещенный адскими факелами с ореолом, вроде того, какой появляется, если зажмуриться. В зале находился длинный пиршественный стол. За столом сидел Фромон, оскалив свои острые зубы и облизывая языком, подобным змеиному жалу, кроваво-красные губы. Медленно опускается меч, и его, Дени, собственные руки сжимают рукоять. Драгоценные камни – огромные карбункулы, смарагды [52] , неотшлифованные алмазы, бериллы, точно застывшие капли морской воды, – брызгами разлетелись в разные стороны. Фромон, елейный толстяк, протянул ему блюдо, на котором лежали хлебный нож с закругленным концом и салфетка. Он, Дени, поднял салфетку и с отвращением отшатнулся – на блюде лежало отрезанное ухо. Он резко оттолкнул от себя тарелку. Фромон настаивал.

52

Карбункулы – старинное название густо-красных

прозрачных минералов – рубина, пиропа и др. Смарагды – старинное название изумрудов.

– Пожалуйста, возьми это, – сказал он. – Для своей же пользы. Как ты собираешься стать рыцарем, когда вырастешь?

– Я не хочу быть рыцарем, – отвечал Дени. К горлу подступали рыдания.

– Твоя мать очень рассердится, – говорил Фромон. Он взял метлу и принялся выметать из-под камыша, устилавшего пол, кровь, превратившуюся в кристаллы. Кровь звенела, точно осколки битой посуды.

Журден спрыгнул прямо с небес или с потолка, мягко приземлившись на ступни.

– Вот как надо делать, – сказал он. – И размахнуться правой рукой, вот так! – Он показал, как именно, с помощью большого деревянного меча. – Видишь? Ты бьешь негодяя под руку в тот момент, когда тот поднимает свой щит. – Он подмигнул. – Если ты верно действуешь мечом, то можешь разрубить его надвое. Это будет ему хорошим уроком. Понимаешь?

– Понимаю, – ответил Дени. – Но мое ухо, вы делаете мне больно.

И в самом деле кто-то тащил Дени за ухо, будто хотел вовсе оторвать его. Краем глаза он заметил, как его ухо исчезло в темноте. Крик ужаса и боли застрял в горле, и он захныкал, обхватив голову руками:

– Пустите. Пожалуйста, пустите.

Он пробудился ото сна в полном замешательстве, смутно припоминая, где он находится. Крышка сундука была откинута, и кто-то помогал ему выбраться. Он так долго пробыл в скрюченном положении, что все тело одеревенело. Он невольно вскрикнул, когда попытался выпрямиться.

– Тсс! – прошипел кто-то.

– Это вы, госпожа? – простонал он.

– Нет, не она, – произнес голос, принадлежавший барону Эсташу. – Ты шумел достаточно громко, чтобы разбудить и мертвого. Она может спать, невзирая ни на что, но будь я проклят, если б не проснулся сам от такой возни. Послушай, трувер, у меня был трудный день, я больше двух часов провел в седле. Убирайся отсюда к дьяволу.

– Монсеньор, я…

Эсташ сунул Дени в руки его одежду, пробормотав:

– О, Христос, мои рубашки… Вон! Я слишком устал, чтобы наказать тебя сейчас. Кроме того, все наслышаны о трубадурах… – Он сильно толкнул Дени к двери. – Что бы ты тут ни делал, не попадайся мне утром на глаза.

Прихрамывая, он поплелся назад, в постель, и захрапел еще до того, как Дени достиг последней ступени лестницы.

Глава 2

Англия

Дневник Дени из Куртбарба. Отрывок 2-й.

Седьмой день до июльских ид, 1189. В сей день я прибыл в город Сомюр, где граф Пуату содержал двор, перебравшись туда из Фонтевро, в котором был погребен его отец, король Генрих. Я размышлял о нем, пока карабкался на холм, на вершине которого стоял замок, и в моей памяти всплыли строчки прославленного плача, что был написан Бертраном де Борном на смерть короля-юноши, брата Ричарда:

Если б собрать нам все множество бед,Слез и несчастий и тяжких докук,Слышал о коих сей горестный свет,Легок сейчас оказался б их вьюк,Ибо наш юный английский корольУмер…

Едва ли кому-то придет в голову сочинить подобный плач на смерть старого короля, зато благодарственные молитвы по поводу его кончины будут возноситься многими, как если бы пала наконец некая старая крепость, бывшая разбойничьим гнездом. Со всех сторон до меня доносились слухи о милосердии Ричарда, как, например, в случае с Уильямом Маршалом, могучим воином и лучшим из рыцарей, который в прошлом выступал против него из преданности своему королю и которого он ныне легко простил и возвеличил. И еще говорили, что его щедрость не знает границ и он, в духе пословицы, подает обеими руками. Это весьма радовало мое сердце.

Однако мне предстояло еще многое преодолеть, чтобы вкусить от его щедрот. Было не так-то легко подступиться к графу (ибо именно так его продолжали величать, поскольку он еще не стал королем и не станет, пока не отправится в Англию принять корону). Готов поклясться, что все труверы, менестрели, жонглеры, певцы и танцоры, во множестве бродившие по дорогам Франции, подобно пчелиному рою устремились теперь к новой пчелиной матке, так что я не только не смог подойти к замку ближе чем на сто шагов, но первую ночь мне пришлось провести под сводами моста через Луару за неимением лучшего пристанища. Там было ужасно сыро, к тому же ночью пошел дождь, потому я укрыл арфу своим плащом, а сам сидел до рассвета, дрожа и чихая. Наутро я охрип и простился с надеждой хорошо петь, а позже в тот день граф выехал из замка со всей своей свитой и поехал по дороге в сторону Сизы. Путешествие продлилось пять дней, а затем

и еще пять до Руана, и все это время я держался в хвосте этого кортежа вместе с сотней других бедолаг, питавшихся черствой коркой и надеждой.

Руан – большой и красивый город, главная часть которого расположена на северном берегу реки Сены и соединена мостом с противоположной стороной, где раскинулись красивые предместья. Там я и нашел временный приют в доме торговца. Он удовлетворился обещанием, что я буду петь ему те самые песни, которые так нравятся норманнам [53] , в основном о войне. Ибо не зря говорят: «Север любит войну, а юг предпочитает жизнь». В четверг, который приходился на тринадцатый день до августовских календ, в кафедральном соборе граф Ричард принял меч и стяг герцогства Нормандского. Церемонию совершил архиепископ Руана, и присутствовавшие при сем событии пропели Jubilate [54] . Я пришел туда, желая хотя бы одним глазком взглянуть на графа Ричарда, что и сделал, когда он вышел на ступени собора, чтобы принять от своих подданных присягу на верность. Он выглядел весьма величественно в прекрасной пурпурной мантии на беличьем меху, увенчанный герцогской короной. Когда я стоял в этой огромной толпе, заполнившей всю площадь, я почувствовал, как чья-то тяжелая рука опустилась мне на плечо, и, обернувшись, узрел Понса де Капдюэйля, которого не видел целых шесть лет. Вот послушайте и узнаете, каким великим благом явилась эта случайная встреча благодаря покровительству блаженного св. Дени и вмешательству Пречистой Девы.

53

Норманны – здесь: феодалы Нормандии, выходцы с севера Франции.

54

Jubilate– «Возрадуйся» (100-й псалом).

Мы с Понсом обнялись и, выбравшись из толчеи, направились к берегу реки, где находилось несколько винных лавок для моряков и рыбаков, живших неподалеку. Мы уселись, и после того, как оба выпили, Понс поведал мне, что недавно прибыл из Бове, где господин епископ радушно принимал его у себя около года. Но затем между ними произошла размолвка из-за каких-то пятидесяти фунтов – денег из Парижа, которые нашли прямую дорогу из кошелька епископского чиновника, ведавшего раздачей милостыни, в руки достойного бедняка. «Но, разумеется, у епископа не было причин сожалеть о столь богоугодном деянии?» – заметил я. И на это Понс ответил: «Ты справедливо рассудил, Дени, это было богоугодное дело, ибо, Господь свидетель, я не могу назвать другого бедняка, столь достойного милости, как я сам. Но епископы, как тебе известно, особенно подвержены алчности и скаредности, и я, будучи человеком великодушным, не смог более оставаться с ним, ибо клянусь спасением своей души в том, что ставлю милосердие превыше других добродетелей в священнослужителях».

Затем мы заговорили о графе Ричарде, и Понс рассказал мне, что надеялся получить кое-какую награду за песнь, которую он сложил в честь Ричарда. Именно это привело его в Руан, но теперь он увидел, какое множество трубадуров собралось здесь с той же целью, и потому решил вновь отправиться на юг, возможно, во владения графа де Сен-Жиля, и преподнести ему ту же самую песнь. Я сказал ему, что граф Раймон не питает любви к Ричарду, хотя и поклялся тому в верности. Тогда Понс ответил, что, благодарение Господу, в имени Раймон такое же число слогов, сколько и в имени Ричард, и не столь уж большой труд заменить в песне одно имя на другое. Еще он сообщил мне, что живет в доме некоего доброго человека, ткача, который был весьма польщен, что под его кровом ночует трубадур столь благородного происхождения и повсеместно прославленный, так что вовсе не возьмет с него денег, если только Понс не заставит его. Далее Понс сказал, что не уедет из Руана, пока Ричард не покинет провинцию, поскольку такое скопление рыцарей и баронов в городе непременно сулит множество развлечений – игру в кости, в мяч и турниры, приняв участие в которых мужчина вроде него вполне может добыть и деньги, и рыцарские доспехи. Ему очень нравились турниры, а так как он был высокого роста и хорошо сложен, то часто побеждал своих соперников и в качестве приза забирал их вооружение и коней. Что же касается азартных игр, то он так же любил игральные кости, как и монах свои четки. Я обещал, что навещу его завтра в его жилище, и на том мы расстались. Но прежде, когда настало время платить за выпитое вино, Понс вскричал, что – увы! – он забыл кошелек и не имеет при себе ни су. С улыбкой обняв меня, он попросил заплатить за двоих и заверил, что отблагодарит. Денег у меня не было, и потому в уплату я оставил свой кинжал с серебряной рукоятью, внутри которой находился кусочек древка одной из стрел, от которых принял мученическую смерть св. Себастьян [55] , и я считал, что поступаю дурно, расставаясь с этим сокровищем таким образом.

55

…принял мученическую смерть Св. Себастьян… – Святой мученик Себастьян (250 – 288), бывший воином римской императорской гвардии, за приверженность христианству был расстрелян из луков.