Пламя грядущего
Шрифт:
Что я могу сказать об этом лорде, чье имя прогремело по всему миру и чьи подвиги сделали его образцом для подражания среди рыцарей. Приятной наружности, хотя и широковат в талии, в расцвете сил, с неспешной речью и скромными манерами, но с горделивой осанкой – таков был облик этого человека. Начав свой путь нищим рыцарем, не имевшим ни гроша за душой и добывавшим себе пропитание, выступая на турнирах, он достиг того высокого положения, которое занимал ныне, сделавшись правой рукой короля. Но тогда как многие другие в его положении преисполнились бы высокомерия и чванства, он остался таким же приветливым и внимательным, как и раньше. Он встретил леди Мод весьма и весьма радушно, обнял ее и, прежде чем она успела вымолвить хотя бы одно слово, напомнил ей об их последней встрече пять лет назад, когда она была еще двенадцатилетней девушкой, а он в то время приезжал в Англию навестить свою сестру, бывшую супругой Робера де Пон-де-л'Арш. Он приветствовал всех нас и, выслушав просьбу Мод походатайствовать обо мне перед королем, сказал:
В тот вечер он не отпустил нас от себя, и мы пировали вместе с ним и его супругой, которая была наделена и красотой, и разумом, а кроме того, познакомились с неким рыцарем по имени Хью из Хемлинкорта, одним из старых соратников Маршала, человеком весьма доблестным, хотя и несколько туповатым. Однако он поведал нам о тех временах, когда он, Маршал и знаменитый рыцарь Бодуэн Бетюнский были товарищами по оружию, и рассказал нам множество историй об их совместных приключениях.
Мы услышали о тех днях, когда король-юноша был отдан королем Генрихом на попечение Маршала, и как они принимали участие во многих турнирах, завоевав предостаточно почестей и выкупов. По подсчетам самого Маршала, он в то время принял участие в ста двадцати турнирах, не менее.
Мы услышали рассказ о состязании между Анет и Сорель, на котором билось великое множество рыцарей из Франции, Фландрии, Шампани, Нормандии, Анжу и Англии, так что земля была сплошь усеяна сломанными копьями, и боевые кони с большим трудом могли передвигаться по ристалищу. На этот турнир Маршал и король-юноша прибыли с опозданием и увидели, что путь им преградил весьма достойный рыцарь Симон де Нофле со своими вассалами. Король-юноша было вознамерился повернуть назад, но Уильям ринулся вперед, опрокинув вооруженный заслон и расчистив себе путь. Он схватил за повод коня Симона де Нофле и галопом помчался дальше, увлекая его за собой, а вслед спешил король-юноша. Продолжая путь, они достигли места, где дождевой желоб выступал из стены дома на дорогу. Симон зацепился за него, вылетел из седла и, повиснув на желобе, остался в таком глупом положении. Однако Маршал об этом не знал и прискакал туда, где они разбили лагерь. Там он приказал оруженосцу: «Хватай этого рыцаря». – «О каком рыцаре ты говоришь?» – вскричал король-юноша, следовавший за ним по пятам. «Того, которого я веду», – ответил Маршал и, обернувшись, узрел пустое седло. Вот когда король-юноша очень повеселился.
А далее мы услышали еще из уст самого Маршала историю о том, как однажды он держал жизнь Ричарда в своих руках, что само по себе было беспримерным подвигом. Это случилось в июне, незадолго до смерти короля Генриха, когда тот воевал с королем Франции Филиппом, а его сын, граф Ричард, сражался на стороне короля Филиппа. Король Генрих укрылся в Ле-Мане и там же был осажден несколькими баронами из Пуату и Франции. Часть предместий была предана огню, и, хотя англичане дрались храбро, падение города казалось неизбежным. Маршал рассказал нам о том, что, когда он убеждал короля спасаться бегством, Генрих воскликнул: «Христос, я больше не почитаю Тебя, ибо Ты отнял у меня все, что я считал самым дорогим на свете, и допустил, чтобы мне нанес позорное поражение этот молокосос-предатель». И в самом деле прискорбно было видеть, с каким ожесточением сын воюет против родного отца. И они покинули город, в спешке даже не надев кольчуг. Не успели они удалиться на небольшое расстояние, как их настиг отряд всадников, и впереди всех скакал граф Ричард. Ричард был одет лишь в кожаную куртку, какие рыцари обычно носят под доспехами, и вооружен одной только булавой, не имея в руках ни копья, ни меча, – так стремительно он рванулся в погоню. Уильям повернул назад, и когда они сошлись лицом к лицу, Ричард выкрикнул: «Боже правый, Маршал, неужели ты убьешь безоружного человека?» «Пусть дьявол поразит тебя, а не я», – ответил Уильям. Пронзив копьем коня Ричарда, он развернулся и галопом умчался прочь. Таким образом он спас короля Генриха от плена.
Подперев одной рукой щеку, а другой рукой катая по столу хлебные крошки, он продолжал рассказ и поведал нам, что стыдно было смотреть, как больного и уставшего короля травили и выгнали к Шинонской бухте. Так свора гончих псов травит матерого оленя. Из-за быстрой скачки открылась старая рана Генриха, и у него поднялся жар. А потом его вынудили согласиться на переговоры с королем Филиппом. Ему пришлось принять условия, по которым он лишался своих земель в пользу Ричарда. Отдавая дань справедливости, признался Маршал, нельзя целиком винить в том Ричарда, ибо его отец весьма часто вел с ним нечестную игру и угрожал отобрать богатые провинции, коими тот владел, чтобы отдать их его младшему брату, графу Джону [96] , своему любимчику. Кроме того, сказал Маршал, вовсе не это соглашение свело короля в могилу. Причина его смерти была иной. А именно: он поставил условие, что ему назовут тех, кто бросил его на произвол судьбы, дабы присоединиться к королю
96
…чтобы отдать их его младшему брату, графу Джону… – Имеется в виду брат Ричарда, будущий король Иоанн Безземельный.
После я спросил у Маршала, каково пришлось ему после кончины старого короля. Ведь всем известно, что Ричард не выносит, когда его выбивают из седла или наносят ему поражение в бою. Он ответил: «После того, как он взглянул на тело усопшего, которое лежало в аббатстве Фонтевро, он потребовал меня к себе и, гневно взглянув, сказал: „Маршал, недавно ты хотел убить меня, и тебе это удалось бы, когда б я не отвел рукой твое копье“. Я хорошо знаю Ричарда, и он никогда не скажет правды, если она ему не нравится, а также он любит зло подшучивать над людьми и подвергать их испытаниям, однако я не собирался мириться с этим. Я сказал: „Милорд, у меня никогда и в мыслях не было убивать вас, тем более я не пытался этого сделать. Ибо если я способен нанести точный удар копьем на турнире, я так же могу поразить цель и в бою, что вам хорошо известно. И я столь же легко мог направить удар в ваше тело, как в вашего коня. Но полагаю, что, умертвив коня, я не совершил преступления, потому нимало в том не раскаиваюсь“. В ответ на мои слова он улыбнулся и промолвил: „Маршал, я прощаю тебя и зла не держу“.
Легким движением пальцев Маршал смахнул крошки хлеба и заметил: «Говорю вам: несмотря на свои недостатки, он достойный король. Ибо уничтожить меня ему было бы не труднее, чем мне избавиться от этих крошек, но он великодушен и щедр, как и подобает венценосцу. И готов поручиться головой, он наверняка не забыл тебя, трувер. Только… – Тут он обратил на меня спокойный взгляд. – Остерегайтесь его капризов, ибо кровь в нем играет, словно в него бес вселился. Его настроение переменчиво, будто морской ветер. Не зря Бертран де Борн прозвал его Ричард Да-и-Нет». Эти слова Маршала я постарался запомнить.
На следующее утро мы выехали из замка, направившись в Лондон вместе с Хью Хемлинкортом, который решил составить нам компанию. У нас были рекомендательные письма с просьбой предоставить нам кров вплоть до коронации в доме Ричарда Фитц-Раньера, близкого друга Маршала.
Лондон производит впечатление большого города, хотя он не так красив, как Париж, и не может гордиться столь великим множеством прекрасных соборов. Говорят же о том, кому улыбнулась удача, что он счастлив, словно Бог во Франции. Зато в Лондоне можно увидеть в избытке торговцев, лавки и склады, где хранятся товары со всего мира. Дома в Лондоне главным образом деревянные в нижней своей части и покрыты белой штукатуркой наверху. Побелка придает дому нарядный вид. Иначе обстоит дело с узкими переулками и улицами, весьма неопрятными, которые намного грязнее, чем в Париже. От улиц, а также от белья и мехов, которые стирают в сточных канавах, исходит тяжкое зловоние. Однако я нашел, что Лондон гораздо спокойнее Парижа, в основном благодаря тому, что в этом городе меньше тех драчливых школяров и бродячих клириков, которые своими силлогизмами [97] , спорами, мелким жульничеством и пьянством учиняют много шума и беспорядков, так что благородному человеку довольно нелегко спокойно пройти по улице.
97
Силлогизм – вид логического рассуждения. Пример: «Все люди смертны. Петр – человек, значит, он смертен».
Хью Хемлинкорт привел нас пообедать в харчевню на пристани Сент-Ботолф. Харчевня славится каплунами, запеченными в тесте, а также мясом английского барашка, самого вкусного в мире. После обеда мы совершили прогулку вдоль реки. Ее прозрачные воды текут меж песчаных берегов, живописно поросших зеленой травой. Миновав деревушку Черинг, мы направились в сторону Вестминстера, где и находился огромный, великолепный дом Фитц-Раньера. Там, во имя дружбы с Маршалом, нам оказали теплый прием, и сам лорд Ричард Фитц-Раньер, один из наместников Лондона, радушно встречал нас.
Второй день до сентябрьских нон. Три дня тому назад король Ричард прибыл в свою столицу, Лондон. А вчера все мы были свидетелями его коронации в Вестминстерском аббатстве, и я впервые в жизни видел обряд помазания короля.
Лорд Фитц-Раньер провел нас в собор, и мы стояли у колонны, томясь ожиданием в огромной толпе народа, когда в храм вступила процессия. Возглавляли шествие два благородных барона – они несли шапку, которую, согласно обычаю, выносят перед английским королем на коронации, и золотые шпоры. Далее следовал Уильям Лонгсуорд, побочный сын короля Генриха, ныне носивший титул эрла Солсбери, с жезлом, увенчанным фигуркой золотого голубя, символом Святого Духа, и с ним – Уильям Маршал с короной эрлов Пембрука на голове, державший скипетр с Крестом Господним. Вслед за ними выступали три наизнатнейших лорда с тремя мечами королевства и еще двенадцать других несли королевское облачение в огромном сундуке, а за ними – эрл Эссекса с короной Англии. Затем появился сам граф Ричард, шествовавший под шелковым балдахином, который бароны удерживали над ним на четырех пиках. По правую и по левую руку шествовали епископы.