Пламя грядущего
Шрифт:
– Вы не знаете всей истории, – сказал Дени. – Я очень многим ему обязан и, подобно вам, предпочитаю платить свои долги.
– Понятно. Ну что же, вы с легкостью найдете мой дом в Генуе, если когда-либо передумаете. А тем временем вот это, возможно, сослужит вам службу, – сказал он, развязывая шнурки кошелька и вынимая сложенный лист пергамента. – Я заранее приготовил документ на случай, если вы отвергнете мое предложение, – пояснил он, разворачивая бумагу.
Адрес гласил: Рахиль Комитисса, в Яффе. Весь текст состоял из единственной строки, напоминавшей причудливый узор, сделанный чернилами, а ниже стояла подпись Скассо и свинцовая печать с оттиском, изображавшим кулак, сжимающий палицу, и девиз: «lо stesso» («Я сам»).
– Я не понимаю, – сказал Дени. – Что это? Что это за каракули?
– Еврейский, – ответил Скассо. – Здесь написано: «Препоручаю вам подателя сего, как если бы он был мне братом».
– А
– Она банкирша. Вернее, ее отец Якоб банкир, но ему, должно быть, уже никак не меньше ста лет, и она ведет дела дома. Они также ведут очень многие дела от моего имени на Востоке. И занимают стратегически важную позицию между Сирией и Каиром. Когда попадаете за море, мой друг, нельзя предвидеть заранее, когда появится нужда в ком-то, к кому можно обратиться в случае крайней необходимости.
Дени сложил пергамент и спрятал его.
– Не знаю, как благодарить вас, – искренне сказал он.
– Вздор! Это самое меньшее, что я могу сделать. Вы не захотите взять деньги, и вы не примете работу, но, возможно, вы найдете, что Рахиль ничуть не хуже всего прочего. – Скассо весело фыркнул. – Представьте, я никогда не видел ее. Я только встречался в Генуе с ее агентом, Вивесом. Но вдруг она ослепительная красавица с большими темными очами и прекрасным пышным телом… – Он вычертил руками в воздухе пару волнистых линий. – Правда, я имел в виду крайнюю необходимость несколько иного рода, но кто знает, – посмеиваясь, вздохнул он. – А теперь давайте сядем и еще выпьем, – объявил он, похлопав по столу, – и, пожалуйста, не откажите в любезности, расскажите мне историю о том, как вы написали песню по заказу Ричарда. Неужели он действительно велел Арнауту Даниэлю подслушивать, пока вы сочиняли ее, а затем спеть раньше, чем вы сами смогли это сделать? Я слышал, это была одна из самых злых шуток, какие Ричард когда-либо позволял себе…
Дневник Дени из Куртбарба. Отрывок 8-й.
Я долго оставался при дворе королевы Алиенор, сочиняя песни, которые Гираут пел, дабы развлечь королеву и ее дам. Я удостоился многих лестных похвал. Веселым и оживленным представал тот двор, ибо где бы ни находилась королева, там не было места праздности и скуке. Она отличалась острым умом, и голова ее всегда была занята новыми планами. Истинным наслаждением было видеть, как она, все еще красивая, с прямой осанкой, несмотря на ее возраст, появлялась то там то здесь, шутила, спорила, с сияющими глазами восседала на почетном месте во время танцев и прочих увеселений или вела беседы на разные темы, неизменно поражая мудростью и проницательностью. Я слышал из ее собственных уст рассказ о том, как она изобрела те Суды и Законы Любви, которыми славился ее двор в Пуату. Также я впервые принял участие в новой игре, довольно забавной, изобретенной ею, которая называлась «Королева приказывает». Вспоминаю, как некая дама по имени Гвискарда, фрейлина королевы, весьма нас развеселила своим простодушием. Ибо правила игры таковы, что вы предстаете перед особой, избранной королевой (или королем, если это мужчина), и приносите вассальную клятву, а затем должны отвечать правдиво на ее вопросы или же заплатить штраф. Часто эти вопросы были таковы, что дамам и кавалерам приходилось изрядно поломать голову, чтобы ответить на них, не краснея. Гвискарду выбрала принцесса Беренгьера, воскликнув: «Гвискарда, приказываю тебе предстать перед судом». Тогда названная молодая девица, поначалу отнекивавшаяся, преклонила колени, заливаясь таким ярким румянцем, что рядом с ней в темноте можно было читать требник. Королева промолвила: «Гвискарда, теперь я приказываю тебе ответить. Скажи, в каком месте ты чувствуешь любовь сильнее всего?» И Гвискарда ответила: «В саду». Она так и не поняла, почему мы все рассмеялись.
Вот так мы и коротали вечера, предаваясь играм, танцам и прочим забавам, днем же выезжали на верховые прогулки, упражнялись с мячом или играли в настольные игры. Я снискал милость королевы, и она часто удерживала меня подле себя и беседовала со мной. Она никогда не уставала говорить о своем сыне, и восхвалять его, и слушать, как я пересказывал ей то, что мне о нем было известно. И часто она заговаривала о своем покойном муже, короле Генрихе, обыкновенно резко о нем отзываясь, именуя старым орлом, который до смерти заклевал своих собственных детей, и повторяя, что если бы не он, она имела бы четверых сыновей, а не одного с половиною (нередко поносила графа Джона, ибо отец его берег пуще зеницы ока). Время от времени мне также доводилось беседовать с госпожой Беренгьерой, и я нашел ее достойной и добросердечной девушкой, хотя, может, немного туповатой и ненаходчивой в разговоре. Но ее красота ласкала взор, а это в большинстве случаев искупает все прочие недостатки.
В этом месяце, марте, граф Фландрский, весьма ловкий вельможа, наконец добился согласия между королем Ричардом и королем Филиппом, покончив с затянувшимся
Королева Алиенор провела со своим сыном четыре дня, в течение которых не кончались пиры и веселье. Тем временем Беренгьера была отдана на попечение сестры Ричарда, королевы Джоанны, той самой, которая некогда была супругой старого короля Сицилии. На третий день до апрельских нон королева Алиенор пустилась в обратный путь в Англию, а мы все приготовились продолжать крестовый поход. Я же ныне занес в сей дневник последние новости и теперь упакую его вместе с остальными вещами, ибо мне, похоже, не представится случая взяться за него снова, пока мы не увидим стены города Акры. Отныне я вручаю свою судьбу в руки Провидения, надеясь благополучно и быстро пересечь море.
Четвертый день до июньских нон, 1191.
Если за двадцать девять лет земного существования я чему-то и научился – а порой у меня возникают серьезные сомнения на этот счет, – так это остерегаться якобы верных удач. Как часто говаривал Хью: «Проявляй особую осмотрительность, когда тебе предлагают беспроигрышное пари». Перечитывая последние строки дневника, написанные более двух месяцев назад, мне хочется смеяться, ибо я думал, что меня ждет всего лишь десяти– или двенадцатидневное морское путешествие в Акру. Я воображал себя закаленным моряком после всех моих плаваний на кораблях и полагал, что к настоящему времени уже буду сражаться на сирийской земле. Однако вот я сижу здесь, в тихом саду, расположенном над городом, который называется Никосия, на острове Кипр, то есть на расстоянии многих дней пути от Акры. И теперь я должен поведать о том, как это все получилось и как, подтверждая слова купца Джан-Марии Скассо, сказанные накануне нашей разлуки, все замыслы могут рухнуть от одного дуновения ветра.
В среду на Страстной неделе мы отплыли от берегов Сицилии, и я без сожаления расставался с несчастливым островом, на котором было так много раздоров, так много пилигримов погибло во время беспорядков и где мой друг Понс лег в землю за грехи мои и Елены. Наш флот состоял примерно из двухсот кораблей всех видов: грузовых судов, галер и челнов поменьше. Величественное зрелище являло собой все это скопище многоцветных парусов, раскрашенных щитов и знамен, реявших над водой. Я находился на корабле, которым командовал Роберт, эрл Лестерский, а вместе со мной – Артур, Хью Хемлинкорт, мой слуга Гираут, Пейре Видаль со своим жонглером по имени Бруно, Балдуин де Каррео, равно как и многие другие хорошо известные рыцари и оруженосцы. Трубили горны, горожане, столпившиеся у кромки берега, громко кричали, и с веселым шумом мы отправились дальше, освобождать Святую Землю.
Однако мы успели добраться лишь до побережья, расположенного между Калабрией и Сицилией. Неподалеку от высокой, увенчанной снежной шапкой горы, называемой Этной, ветер стих, и мы были вынуждены на ночь стать на якорь. Моряки ворчали, что это скверный знак и что вскоре ветра будет более чем достаточно. На другой день поднялся бриз, и мы поплыли дальше, но в Страстную пятницу задул штормовой ветер такой силы, что наш корабль ложился на бок, едва не переворачиваясь, и по всему судну слышались стоны и жалобы мужественных рыцарей. И если уж они пребывали в столь бедственном состоянии, то можно легко поверить, что мы, несчастные труверы, Пейре и я, вместе с нашими менестрелями, считали себя погибшими. Мы забрались под один из бимсов [161] на нижней палубе в обнимку с бурдюком вина и то распевали печальные песни и рыдали, то делали перерыв, чтобы извергнуть из себя вино, страдая от ужасной морской болезни, и выпить снова. Артур находился где-то поблизости, но, откровенно говоря, мне было слишком плохо, чтобы я мог искать его, да и вообще думать о нем.
161
Бимс – балка поперечного набора судна.