Пламя моей души
Шрифт:
— Приеду в Остёрск, невестой своей нареку, — зашептал он почти безумно. — Плевать, что вдовая. Не бойся, Елица, я говорил тебе, что не возьму, пока сама не захочешь. Но сделаю так, чтобы ты захотела.
Рука его стальным кольцом сдавила поперёк груди. Прижались бёдра тесно, а губы так и зашарили жадно по шее, скулам — да Елица отворачивалась, цепляясь всё за ручку двери и пытаясь открыть её, чтобы внутри укрыться. От него, но и от себя тоже — страшно становилось, хоть прикосновения Чаяна не были грубыми и резкими, как те, которыми Гроздан не раз одаривал. Прошлась тяжёлая ладонь по ягодицам
— Пусти, тебе говорят! — она со всего размаху наступила ему на ногу.
Чаян охнул, слегка скособочившись, но покамест не отступился, продолжая мягко теснить её к бревенчатой стене и гладить уже между ног, пока ещё сквозь ткань.
— А ну отойди, дурень! — прогремело вдруг ещё со двора.
Громкие шаги — и гневное дыхание где-то рядом. Чаян качнулся назад, размыкая объятия, будто за рубаху его кто рванул. Елица прижалась лбом к бревну, судорожно поправляя развязанный им ворот, что уже съехал с плеча. Подняла упавший на пол платок. Обернулась — и встретилась взглядом с Леденом, который и правда держал брата за шиворот. И с укором таким смотрел на неё, словно уж в постели их застал. Чаян вырвался и одёрнул рубаху, гневно, да не слишком-то, на него поглядывая.
— Чего нос свой суёшь, куда не следует? — огрызнулся уже осмысленней, словно протрезвел слегка. — Кто тебя просит?
— Да тебя, беспутного, одного оставь, так ты дел натворишь, — младший отряхнул ладони, словно замарался. — Чего к княжне попёрся? Неужто силой хотел взять?
— Не хотел, — Чаян посмотрел на неё хитровато: почувствовал! Почувствовал, что уже начала она поддаваться — на волосок, может, но всё же. Глянул — и снова серьёзным стал. — Я не Гроздан. Я обещание давал.
Он опять разгладил рубаху и пошёл прочь, всё ещё слегка покачиваясь. Леден проводил его взглядом и вновь к Елице повернулся.
— Стало быть, скрывали от меня всё ж. Так и думал, что паскуда эта зуличанская не удержится.
— Что было, то прошло, Леден, — Елица улыбнулась горько. — И хорошо, что так. Что хуже не обернулось.
Княжич опустил голову и посмотрел исподлобья. Сжал пальцами пояс свой знатный — да так сильно, что костяшки побелели.
— Трудно с тобой, Елица, — он отступил на шаг, словно стену между ними выстраивал. — Головы дуришь похлеще мёда. Чаян ведь не такой. Никогда даже по пьяни против воли девиц под подолы к ним не лазил. А с тобой…
— Тебе чего бояться? — усмехнулась она, сжимая у шеи концы платка, который на плечи снова накинула.
— Нечего, верно, — бросил княжич и ушёл тут же вслед за пропавшим уже из вида братом.
Елица выдохнула, показалось, первый раз за всё то время, что он смотрел на неё. Ещё долго стояла она в сенях, не в силах отойти от стены, к которой спиной прижалась, словно к опоре единственной. Страшно, признаться, становилось. От силы страсти, которая толкала нынче Чаяна накинуться на неё. От нарочитого холода Ледена, что, как будто, слегка отступив, с каждым днём теперь становился всё более лютым.
Но понемногу успокоилось внутри смятение, что подняли, словно муть с илистого дна, братья Светоярычи. И доколе они будут терзать её: вниманием своим и недомолвками? Стало
Лился запах расцветшей липы в сени, успокаивал, словно отвар горячий, который перед сном пьют. Елица наконец вернулась в избу, дождавшись, как стихнут совсем голоса кметей, что в соседних избах на ночлег устроились. Скоро вернулась Вея — и по виду её сразу поняла, что случилось что-то. Села напротив за стол, посмотрела спокойно и внимательно.
— Скоро решится всё, — сказала тихо. — Закончатся твои мытарства.
— Вот уж не знаю, — Елица пожала плечами, медленно смахивая с Божьей ладони несуществующие крошки. — Он говорит, я мёда хмельного хуже. Будто я виновата, что некоторые мужи кровь свою унять никак не хотят, что от головы у них отливает, да бьёт не в то место.
И до того это зло прозвучало, что и самой впору подивиться. Другие девушки, может, и рады тому были — а ей скинуть бы это всё поскорей, как путы.
— Кто сказал-то? — Вея чуть склонилась над столом, заглядывая в лицо.
Елица вскинула голову, не поняв сначала вопроса: мысли разбегались всё куда-то.
— Леден.
Наперсница усмехнулась, встала и пошла к своей лавке, на ходу развязывая повой. Оглянулась через плечо на Елицу, которая так и ждала от неё хоть каких-то слов, от которых стало бы легче и прояснилось бы что в голове.
— А то ты глупая, не понимаешь, — она покачала головой, укоряя. — Даже толстый лёд тает, коли его долго тёплым мёдом поливать.
Больше ни о чём они говорить не стали, а Елица так и уснула с мыслями беспокойными.
Отночевали в Калиногосте, собрались в путь дальнейший с больными головами многие. Мужи поутру всё у бочек с водой толклись, умывались, сбрасывая остатки хмеля. Друг у друга спрашивали, не пришлось ли натворить каких глупостей спьяну. Но раз не пришли здешние мужики к гостинным избам с кулаками да топорами — никаких девок они ночью не попортили и буйств не учинили.
Елица с Веей наблюдали за ними без сочувствия — с насмешкой незлой. До того забавно они выглядели, словно с дуба высокого желудями попадали только что — да не могли теперь в толк взять, как тут оказались да зачем.
Пришёл староста Алкун, гостей дорогих и не очень провожать — и на его лице лежала тоже нынче печать беспокойной ночи. Вышел к нему Чаян — вот уж по кому нельзя было сказать, насколько сильно вчера хмель ударил ему в голову. Выглядел княжич таким же, как и всегда. Они о чём-то тихо поговорили со старостой в сенях. И Елица даже догадывалась, о чём. Но смотрела на них вполглаза, перебирая неведомо зачем вещи в седельной суме и ожидая, как выйдут уже во двор все.
Но Леден появился последним, когда все уж ждали его в сёдлах — оттягивал этот миг. И лишь потом, в дороге, Елица услышала от Брашко, что спал он сегодня снова паршиво. С каждым таким днём отрок всё больше пугался, что однажды он и вовсе не проснётся, потонет где-то в недрах своих кошмаров.