Пламя на болотах

Василевская Ванда Львовна

— Мальчишки яйца выбирают, — заметил Пильнюк.

— Мой вчера больше сотни принес, — похвастался Васыль, глубоко погружая весло. Брызнули, засверкав на солнце, капельки воды.

— Да, теперь их порядочно… Только уже много насиженных. Скоро с яйцами будет кончено.

— Ну, есть и хорошие. Моя вчера яичницу жарила, было чего поесть.

— Чибисовые яйца лучше всех.

— Ну, мне все одно. Только были бы. Да куда там, еще неделя, другая — и конец.

— Верно, верно…

Тростники

становились ниже, осока редела. Течение стало быстрее и, наконец, вынесло лодку на вольный простор. Здесь река незаметно переходила в озеро. Они свернули наискось и быстро поплыли на другой край, где река снова вытекала из озера уже более быстрой струей. Отсюда виднелась деревня, спускавшаяся к воде по узкому клину холма. Стаи домашних уток хлюпались у того берега, проворные, ловкие, совсем похожие на своих диких сестер.

Снова погрузились в воду наставки и заплескались весла.

— Только диву даешься! Ловишь, ловишь, поймаешь три пуда — так отдавай один ему. Сколько человек наработается, вымокнет, намучится, а ему что? Живет где-то в городе, посадил тут этого своего какого-то, а ты на него работай… — говорил Данило, прижимая ногой верхний обруч наставки.

— Как-никак, за комасацию ему с нас следует… — успокаивал его Васыль.

— Комасации-то он еще и не начинал, а уж сколько рыбы в Пинск отправлено? И этак вот четырнадцать лет будет!

— Ну да, четырнадцать…

— Что-то вы, Саша, не очень хорошо этот договор составили.

Пильнюк взглянул исподлобья.

— Это кто же — вы? Все ведь соглашались! Кто тогда у старосты говорил, чтобы не подписывать? Никто. Все заодно были. Все, мол, хорошо. А я-то что? Подписался, как другие. А что там написано, и я прочесть не смог.

— Хмелянчук все поддакивал да поддакивал.

— Свою какую-то корысть в этом видел.

— А другой никто и рта не разинул!

— Тогда, у старосты, все как-то иначе казалось. Вот, мол, наловишь рыбы, продашь, а комасацию вроде как задаром тебе сделают…

— Задаром… А третий-то пуд где? Вы только посчитайте, сколько пудов он себе наберет.

— У старосты разговаривать — одно дело, а выйдешь на воду — оказывается, другое. Да хорошо, теперь еще рыбы много, а как она уйдет с водой, тогда что будет? Мало тогда за одним пудом ходить придется, пока его наловишь?

— Находишься, оно верно.

— Вот и получается, что только один Иванчук правду говорил.

— Петро?

— А то кто ж?

На минуту замолчали. Пильнюк стоял, уперев ногу в верхний круг наставки.

— Конечно, Петро правду говорил. Да что из того, дурак народ, всякий его обманет.

— А я вам вот что скажу: уж раз он захотел, инженер этот, все равно все по-своему сделал бы.

— Если б мы и не подписали?

— Что подпись?

Уж он бы что-нибудь выдумал. Вот хоть и с Петром. Куда уж мужику против барина идти! Вон Иванчуку казалось, что он всем добро сделает, смело говорил, а что вышло? Только тюрьму себе заработал. Один инженерский донос — и получай десять лет. За коммунизм, говорят… Выходит, раньше Петро коммунистом не был, а только когда против господина инженера пошел, коммунистом стал? Может, потому народ и боялся.

— Может, и так, — согласился Данило, но Пильнюк покачал головой.

— А я тебе по правде скажу, Данило, что о страхе никто и не думал. А как стали толковать, сперва этот инженер, а за ним Хмелянчук, как оно все хорошо будет, так все и поверили. «Четырнадцать лет, — кто может знать, что за эти четырнадцать лет может случиться?» Это Хмелянчук так говорил, покуда еще инженера не было. Бумажка, мол, пропадет, а комасация останется. Да еще будто бы из города строго приказывали, чтобы комасация была проведена. Так если бы с инженером не договорились, все равно бы из города приехали и силком сделали. А потом плати им за это наличными… Да и на что это надо, чтобы они приезжали?

— И откуда наличные брать? — вздохнул Васыль.

— Вот видите! Так что, может, мы не так уж плохо сделали.

Совюк покачал головой.

— Да, продали бы рыбу, вот тебе и деньги. Купец ведь и из Пинска, и откуда хочешь приедет, если будет знать, что много рыбы купить можно. И дал бы дороже, чем по сорок грошей.

— Может, и по злотому бы дал, — за щуку, например.

— По восемьдесят грошей за сома, по пятьдесят за мелюзгу платили в прошлом году.

— Что теперь говорить? Подписано и крышка.

— Конечно, раз бумажка есть, ничего не сделаешь.

Вода сверкала солнечными бликами. Иван бросил в лодку щуку.

— Петра жалко…

— Конечно, жалко. Мало ли народу пропадает в этакое время? Вот как под Каменем было…

— Да уж там такое было… Из кожи полицейские лезли, сами не знали, что бы им еще сделать, как бы еще народ извести.

— Теперь там ни избы, ни плуга, ни бороны ни у кого нет, да и работать в поле некому… Хлеб весь спалили дочиста, скотину штыками покололи, а людей в тюрьму…

— На ярмарке рассказывали…

Пильнюк беспокойно оглянулся.

— Рассказывают, рассказывают, а потом из этого новое горе выходит.

Данило Совюк ловко высвободил щуку из сети.

— Во, жирная!.. Конечно, что толку жаловаться? Переменится что от наших разговоров, что ли?

— Не переменится.

— Осадник вчера опять в город ездил.

— И кто его знает, зачем?

— Может, с жалобой?

— Какая опять жалоба?

— Говорят, кто-то стрелял в него позавчера.