Пламя над тундрой

Вахов Анатолий Алексеевич

Во Владивостоке сошел на берег один, запил с горя, а потом нанялся на рыболовную шхуну и вот оказался здесь.

Не лучше судьба и у матроса Александра Булата. Работал в военных мастерских Новгорода слесарем. Прилично зарабатывал, жил с семьей в своем домике, думал — вот оно счастье: вырастут два сына и дочь на радость к старости. Сторонился всяких тайных собраний товарищей, отказывался читать листовки, которые находил у себя на станке, но в седьмом году во время митинга били казаки его нагайками, во время обыска в доме все перевернули, переломали, а есаул так отшвырнул больную дочку с постели, что она скончалась на другой день. Не стерпело сердце слесаря. Подстерег есаула и из дробовика уложил. Бежал, скрывался, пока не оказался на этих копях. Доходили до него слухи стороной, что бедствует семья, но помочь ей был бессилен. Иногда ему удавалось сообщить о себе, Там его

ждали. Страдал Булат в разлуке, но верил, что вернется. Ругал себя не раз, что не читал листовки, не ходил на тайные собрания. На митинге тогда тоже случайно оказался.

Только здесь, в северном краю, понял, что ему надо делать, чтобы быть по-настоящему счастливым, и не только ему в своем домике, а всем таким, как он. Здесь и сошелся с Гринчуком, у которого был наметанный глаз на «рабочую» косточку, а затем товарищами стали и Мальсагов, и Галицкий, и Евтуги…

Собирались, говорили, но все время их не покидало ощущение, что они похожи на путника, который ощупью идет по незнакомой извилистой тропинке в темноте и с волнением, с большой надеждой ждет, когда ему встретится человек с фонарем, который осветит путь, станет проводником. Что такой человек непременно встретится, Бучек и Булат были уверены. Вот почему Василий твердо сказал:

— Были бы солдаты, а оружие будет…

— Будет, будет! — не выдержал Галицкий. — А кто его нам даст? Принесут и скажут: «Возьмите, пожалуйста!»

— Нет, так не будет, — серьезно, точно не замечая иронии Мефодия, продолжал Бучек. — Сами возьмем, когда время придет. И верю я, товарищи, что и сюда, в наш глухой край, придут большевики и спросят нас: «Готовы ли вы взять власть?» Что мы ответим? Готовы! Но нас должно быть не пять-шесть человек, а шестьдесят, сто и больше!

С моря донесся, как пушечный выстрел, грохот — огромная волна ударила в скалистый берег. Лица товарищей обдал порыв ветра, принесший первое дыхание шторма.

3

…Аренкау был доволен собой, гордился своим умом, своей напористостью. Жаловаться Аренкау не на что. Не случайно же его род ведет свое начало от Ворона, а это значит, что он выше всех и поэтому должен лучше всех жить. Стада оленей у него большие, даже за день на быстрой упряжке не объедешь. Пастухи у него смелые, хорошо оберегают оленей от волков. Да и в яранге много богатства.

Аренкау, обнаженный до пояса, сидел у котла и уже допивал девятую большую эмалированную кружку чая. Его жирное лицо, по-старчески оплывшее, блестело от пота. У Аренкау все есть, не меньше, чем у Гемауге или Тейтелькуте. В яранге много чая, патронов, табака, муки, тканей, два новых винчестера и всего этого будет еще больше. Весть о том, что Аренкау раздает в долг охотникам продукты, оружие и боеприпасы, быстро разнеслась в верховьях Анадыря и по его притокам: Ерополу, Великой, Яблону. К Аренкау шли охотники, должники Виттенберга и Микаэлы, Черепахина и Свенсона, Малкова и Бирича. Каждого встречал Аренкау приветливо, но давал товары в зависимости от объема их долга своим прежним кредиторам, брал с охотников слово, что они первую пушнину принесут ему. И охотники клялись.

Аренкау знал, что эту клятву они не нарушат. Уже можно подсчитать, что от такой операции Аренкау ждет немалая прибыль, да еще Мартинсон в благодарность много даст. Аренкау даже застонал от удовольствия и, допив чай, взялся за трубку. Хорошие мечты идут под крепкий табак. Но их вспугнула Тыненеут, спросила, не налить ли ему чаю. Аренкау раздраженно закричал:

— Замолчи, пошла вон!

Молодая женщина испуганно отпрянула от котла и выбежала из яранги.

Аренкау проводил ее яростным взглядом узких глаз, прятавшихся в безресничных, красных от трахомы, веках. Какая плохая баба. Только забылся он, как надо снова думать. А это желание не дает ему покоя с той самой ярмарки в Марково, на которой он увидел Вуквуну, дочь старого охотника Сейгутегина. Какая красивая девушка, молодая, как породистая важенка! Лицо гладкое, глаза как небесное сияние. Сейгутегин не богат, а одел свою дочку в хороший кэркэр и новую камлейку. Аренкау тогда даже не подошел к ней, как будто боялся, что спугнет ее и она сорвется с места, как быстроногий олень, и исчезнет. Потянуло старика к этой девушке. Не успел он с ней на ярмарке тогда поговорить — было много хлопот, а вот уехал из Марково, и желание сделать Вуквуну матерью своих детей не оставляло его, росло, не давало покоя. И Аренкау решил взять Вуквуну

себе в жены. Он ждал, что Сейгутегин приедет к нему за товарами, но тот не явился, и Аренкау надоело ждать. Он решил сегодня же поехать к Сейгутегину и поговорить о его дочери; Только это дело надо провести осторожно, умело. Старик пыхтел трубкой и в облаках дыма уже видел Вуквуну своей женой. Спокойствие исчезло. Кряхтя, Аренкау поднялся, вышел из яранги, позвал Гэматагина, приказал ему готовить оленей к поездке, Старик увидел у озера одинокую фигуру Тыненеут, равнодушно скользнул по ней взглядом, вернулся в ярангу и отобрал подарки для Сейгутегина. Когда Тыненеут выбежала из яранги; глаза ее были, как у затравленной важенки. Полные страха, горя и печали, они сквозь туманную пелену смотрели на стойбище. Двенадцать яранг, среди которых самой большой и богатой была яранга Аренкау; стояли в широкой долине на берегу озера. Около яранг бегали дети; суетились женщины. Только около яранги Аренкау было тихо. С озера доносился птичий гам. Там то взлетали стаи гусей, уток, лебедей, то опускались на синеватую, как небо, воду. Птицы готовились к отлету. «Домой полетят, где им будет тепло» — думала молодая женщина. Она шла к озеру. А вот у нее нет дома, хотя она и жена Аренкау. Как Тыненеут радовалась, когда Аренкау взял, ее в жены. Думала, что в его стойбище теперь будут жить и ее мать и брат Оттыргин. Он смог бы пасти оленей. Но муж нарушил обычай и не взял к себе ее родственников. С тех пор и не видела Тыненеут ни брата, ни матери. Какая она несчастная. Аренкау скоро стал злиться на нее, как будто она в чем-то виновата. Он кричит, что она бесплодна, что она не хочет ему принести сына, а что она может сделать, если сам Аренкау такой старый и противный. Он совсем не похож: на мужчин, о которых болтают между собой женщины.

Тыненеут стояла на берегу озера и смотрела на птиц. Их было так много, что воды почти не было видно. Много птенцов вывели на этом озере птицы и теперь полетят со своими детьми. А она будет кочевать и эту зиму только с Аренкау, который день ото дня становится все злее.

Тыненеут повернула назад к яранге, у которой уже стояли олени. «Опять кто-то приехал к Аренкау за товарами», — подумала Тыненеут и, забыв об обиде на мужа, почувствовала прилив гордости. Какой важный, какой богатый ее муж. Со всей тундры к нему едут охотники за помощью.

Тыненеут в своем нарядном кэркэре пошла важным неторопливым шагом. Но, подойдя ближе, она убедилась, что ошиблась. Это были олени не покупателей, а Аренкау. Тут же стоял Гэматагин, укрепляя на одном из оленей упряжь. «Аренкау куда-то поедет, — догадалась Тыненеут, и у нее забилось сердце. — Может, в Ново-Мариинск. Может, ее возьмет с собой, и она увидит брата и мать».

Женщина подбежала к яранге в тот момент, когда из нее вышел Аренкау, одетый для поездки. Он даже не взглянул на жену, а, важно кивнув Гэматагину, поехал от яранги. Тыненеут смотрела ему вслед, а Аренкау уже забыл о ней. Он покуривал трубку и рассматривал расстилавшуюся перед ним долину. Со всех сторон ее окружают сопки, которые задерживают холодные ветры. Долго еще можно тут жить. Осень уже примяла траву, свернула и окрасила густой желтизной листья на березах, тополе и иве кореянке, которая свесила тонкие ветки к земле, точно потеряв последние силы, покорно ждала зимы.

Аренкау ехал четверо суток и на пятые остановился у маленького приречного поселения с несколькими землянками и ярангами. Караван Аренкау встретили лаем собаки. От реки бежали взрослые и дети. В жилье Сейгутегина Аренкау застал только его жену. Он приказал Гэматагину развьючивать оленей, а сам расположился на отдых. Не обращая внимания на засуетившуюся хозяйку и пятерых ребятишек, возившихся тут же, он курил и осматривал внутренность жилья. Его цепкий взгляд сразу же определил, что хозяева живут впроголодь. Это доставило удовольствие — сговорчивее будут. Он терпеливо ждал возвращения Сейгутегина, который со старшей дочерью Вуквуной и двумя сыновьями рыбачил.

Уже начало смеркаться, когда пришла Вуквуна. При виде девушки, одетой на этот раз в старое, поношенное платье, Аренкау весь загорелся. Вуквуна показалась ему еще лучше, еще краше и желаннее. Аренкау не показывал, что он заинтересован девушкой, хозяйка недоумевала, почему этот богач приехал к ним и щедро угощает.

В бедном жилище Сейгутегина готовилось пиршество. В очаге пылал огонь, отбрасывая блики на лица людей, закопченные стены, низкий потолок. В котле варилась оленина. Аренкау, желая похвастаться своим богатством и добротой, приказал Гэматагину зарезать оленя, и сейчас запах варившегося мяса заставлял хозяев землянки глотать голодную слюну, бросать нетерпеливые взгляды на котел.