Пламя веры. Мир Tornscape
Шрифт:
– Опасный вопрос, друг Санчес, – покачал головой дворянин, – за такой можно отправиться прямиком туда.
Он кивнул в сторону закопченного столба, вокруг которого пока никого не было. До запланированного на глубокий вечер аутодафе ещё достаточно времени, и на площади никто не околачивался. Парочки (а ведь что может быть лучшим местом для хорошо проведённого с девушкой времени, чем аутодафе) ещё сидели в парках, наслаждаясь кто лёгким вином, а кто вовсе лимонадом. Публика посерьёзнее и вовсе сидела по домам, ворча на жён и детей, ведь в День поминовения павших, мало кто рисковал соваться даже в такие респектабельные заведения, как безымянная кантина. И вовсе не из-за дебошей, что может учинить перепившая солдатня, а потому, что у многих развязываются языки и слышать вопросы подобные
– А ты валяй, донеси на меня, друг Урбано, – рассмеялся Санчес, – и я сегодня же отправлюсь на костёр, да? Ты ведь всегда был дружен с этими психами из ордена.
– Не неси чушь, Санчес, – оборвал его Урбано. – Мы с тобой вместе гнили в том аду, не забыл?
– Я-то может и не забыл, а вот ты?..
– А вот я сейчас дам тебе в рыло небритое, чтобы не порол ерунду, – рассмеялся Урбано, – мигом вспомнишь всё.
– Это да, – потёр крепкую челюсть Санчес, – в морду дать ты мог хорошо.
– И всегда, друг Санчес, всегда только за дело.
Тут усач не мог поспорить с другом – в бытность Урбано сержантом алебардистов он давал волю кулакам, да только никто не мог сказать про него, что делал это не по делу.
– В рыло, не в рыло, – пожал плечами Санчес, – по делу, не по делу, да только всё одно не возьму в толк отчего мы с тобой, грешники, сидим здесь да поминаем тех, кто был получше нас, покрепче в вере. Карлос, который молился утром, в полдень и вечером, хотя нас освободил от этой обязанности наш отрядный «калебан». Марко-красавчик, что не расставался с Заветом. Диего-пистольер, у него рванул порох во время драки с грёбанными ублюдками. Насколько набожен был Хименес де Окунья, а его сожрал его собственный ездовой бык. Все они были сильнее нас с тобой в вере, и все сгинули, гниют теперь в грязи болот того острова. Как бишь его?
– Врата ада, – усмехнулся Урбано, наполняя свой стакан. Очередная бутылка опустела и улетела под стол. Пить бывший сержант алебардщиков всегда умел куда лучше своего друга Санчеса. – Так он назывался. Вот только Диего и Хименес погибли под Сан-Хуаном, а Карлос и Марко сгинули от лихорадки в море, и в море же их и схоронили.
– Да не суть, – отмахнулся, основательно прикладываясь к кружке Санчес, и тут же на столе перед гвардейцами (бывшим и действующим) оказалась ещё пара непочатых бутылок. Принесшая их подавальщица поспешила убраться подальше от стола. Слишком опасные тут звучали разговоры. Этим-то двоим ничего не будет в такой день, а вот ей ещё прилетит строгая епитимья от «брата народа» после исповеди. И ведь после прошлого раза рубцы со спины ещё не до конца сошли. – Гниют они там, на Вратах ада, а мы тут их поминаем. И где были все ангелы, когда они гибли, друг Урбано? Почему не спасли их.
– Может, потому, – холодно, несмотря на слегка заплетающийся от вина язык, ответил Урбано, – что не были они так уж крепки в вере, как хотели показать.
– Ты говоришь уже, как заправский «калебан», – хохотнул Санчес, хотя веселья в его голосе не было ни на ломанный грош.
– А ты сам подумай, друг Санчес, – произнёс Урбано. – Они постоянно показывали всем свою веру. Карлос молился по поводу и без. Марко таскал с собой Завет. Диего-пистольер шептал молитву, пока заряжал свои пистолеты, и на amen жал на спусковой крючок. Рыцарь де Окунья был такой же буйный, как его бык, и в гневе то и дело поминал всех ангелов, не взирая на чин. Но верили ли они на самом деле, а, друг Санчес? Может, вера их была меньше кунжутного зёрнышка? И они подкрепляли её всей этой показухой? Потому-то ангелы и глядели в другую сторону, когда Карлос и Марко выплюнули лёгкие от лихорадки в трюме галеона. Потому и не уберегла молитва Диего от трясущихся с перепоя рук. А взбесившийся бык решил сожрать матерящегося рыцаря де Окунью. Вот что я думаю, друг Санчес.
– «Калебаны» и «братья народа» поют то же, – помрачнел Санчес, залпом осушая очередную кружку, и тут же наполняя её снова.
– И ты считаешь они не правы? – поддержал его в винопитии Урбано. – Ты ведь помнишь Железного Эрнана, Санчес? Уж куда бы благочестивее, а? Святее Торкемада Великого, как на словах. А на деле? Помнишь же, друг Санчес,
Санчес помнил, очень хорошо помнил.
***
Новость облетела экспедицию со скоростью молнии, и вызвала точно такой же эффект, как молния, ударившая в бочонок с порохом. Кригмаркским эфирным порохом. Эрнан де Монтрой-и-Альтамирано, неутомимый генерал, победитель Гватемотсина, Пикирующего орла, наводившего ужас на экспедиционный флот, первый из новой аристократии, герцог Пяти островов, отнятых у Гватемотсина, защитник веры и губитель дикарей-астаков, поднял рокош против короля. Воспользовался древним правом бунта аристократа, несогласного с политикой и не желающего более подчиняться монарху, которого не уважает. Он объявил себя королём Пяти островов, заявив, что готов принять послов от любого монарха Весторна.
Это был удар по экспедиции, которого она запросто могла и не пережить. Мало того, что джунгли кишели самыми кошмарными тварями, готовыми вцепиться в неосторожного, мало воинов-астаков, скрывающихся среди лиан, чтобы воткнуть копьё в спину зазевавшемуся, а и то вскрыть ему горло кривым ножом из обсидиана. Так теперь экспедиционные войска остались без надёжного тыла, которым и были те самые Пять островов. Флоту больше негде стало базироваться, Железный Эрнан закрыл гавани, выставив там пушки и обстрелял попытавшиеся пришвартоваться корабли Каэтано Вальдеса. Тот вынужден был отступить к острову Злой воли, чтобы привести своих фрегаты и галеон в порядок после предательского обстрела.
Но куда хуже был тот факт, что удар в спину экспедиции нанёс самый прославленный из её генералов. Никто из солдат и офицеров не поняли, почему так случилось, зачем понадобилось бунтовать Железному Эрнану, который и так был полноправным правителем Пяти островов и слал в метрополию лишь малую дань, буквально купаясь в золоте.
Новость ударила по моральному духу экспедиции, едва не покончив с нею. Её обсуждали у походных костров, что еле теплились в зловонном и влажном воздухе Жемчужных островов. Ею делились офицеры в палатках и маркитанты в ушедших в грязь по самые оси, а то и поглубже возах. И никто толком не знал, что теперь будет, а ведь нет для армии худшего состоянии чем неопределённость. Она точно не может идти вперёд, к цели, какой бы та ни была, но и остановиться не может, потому что попросту утонет в кошмарном болоте, которое представляли собой Жемчужные острова.
– С ним нужно покончить, – заявил рыцарь де Окунья. – Железный Эрнан предал Кастилию и веру, а значит, надо развернуться и прикончить его. Раздавить, как мой Васкеньо давил своим копытом дерьмо.
– Эй, рыцарь, придержал бы ты свой длинный язык, – окрысился на него Карлос. – Железного Эрнана с дерьмом ровнять этого даже вам, благородным, нельзя.
Они сидели у одного костерка, по очереди подкидывая в него ветки. Ветки горели плохо, давали больше едкого дыма, чем пламени и тепла, но с огнём сиделось лучше, чем без него. Здесь, в грязи Жемчужных островов, все были равны, сословные привилегии и спесь остались по ту сторону Темноводья, отделяющей острова от материковой Кастилии. Да и рыцарь де Окунья был не из богачей, а потому ничуть не стеснялся компании алебардистов и мушкетёров, хотя в Кастилии вряд ли сел бы с ними у одного костра. Но Жемчужные острова оказались великим уравнителем.
– Он предал короля и веру, – покачал головой Хименес, – и это делает его полным дерьмом. Вот что я тебе скажу.
– А тут, Карлос, нельзя не согласиться с рыцарем, – поддержал его сержант Урбано. – Эрнан ударил нам в спину и тем отрёкся от всего – от короля и от веры.
– Он поднял законный рокош, – возразил Диего-пистольер, известный в отряде знаток законов, он проучился пару лет в Толерском университете на факультете права, но сбежал оттуда вроде бы за связь с благородной дамой или даже девицей. Сбежал очень далеко, где бы его не достали родные обесчещенной дамы (а может, даже и девицы). – Как герцог Кастилии он имеет на это полное право, отрекаясь от короля, которого не считает более своим сюзереном. А вот про веру ничего такого нет, значит, он остался в лоне Матери-Церкви, и бунтует лишь против светской власти.