Пламя возмездия
Шрифт:
Она молча смотрела на него несколько секунд. Майкл весь как-то обмяк, сник. Она тоже это заметила.
– Сядьте и расскажите мне, почему это вы вдруг подумали, что я… – Ее стал душить смех, ей было трудно даже произнести это слово, – что я – монахиня. Да, дон Мигель, мне бы очень хотелось знать, почему вы считаете Нурью Санчес монахиней? Да такое и вообразить себе невозможно.
Майкл даже не стал поправлять ее, когда она решила назвать его Мигелем.
– Вы забываете о том, что я вас сам видел, – он сел на предложенный ею стул. День был ужасный, долгий,
– Я понятия не имею ни о каком письме. За всю мою жизнь мне никто и никогда не прислал ни одного письма.
– Речь идет не о присланных или не присланных вам письмах, а о тех, которые вы сами писали, – нетерпеливо пояснил Майкл. – О том письме, которое вы направили моей матери в Кордову.
Нурья покачала головой.
– Бедняга, вы и действительно сами не знаете, что говорите.
Майкл в отчаянье провел по своим слегка вьющимся волосам. Он с детства терпеть не мог вьющихся волос. Только у девчонок бывают курчавые волосы, а он – не девчонка. А в жарком влажном воздухе Пуэрто-Рико они стали виться еще сильнее.
– Боже милостивый, – шептал он, – да у меня и без этого голова кругом идет от всяких проблем, чтобы я еще и этим безумством занимался. Единственное, что я хочу у вас узнать – кто снабдил вас сведениями о Мендоза? Скажите мне это, и я оставлю вас в покое. Кто это был? Мария Ортега?
– Мария Ортега давно умерла, дон Мигель. – Она говорила с ним как с несмышленым ребенком, мягко и с преувеличенным терпением.
– Я знаю, что умерла. Но ведь мы говорим о том письме, которое не сегодня было написано, а много лет назад.
– Кем? Доньей Марией Ортегой?
– Нет. Вами.
– В таком случае, вы ошибаетесь.
Она говорила теперь спокойным и очень серьезным тоном, хотя по ее раскрасневшемуся лицу было видно, что она волновалась и смущалась. Но говорила она без запинки.
– Я не могу ни читать, ни писать, дон Мигель. Я никогда не ходила в школу. И любой в Сан-Хуане может это подтвердить.
Это откровенное признание добило его. Неправдой это быть не могло, ибо подкреплялось ее смущением, стыдом. Это признание накатилось на Майкла подобно волне, и противостоять ей он не мог.
7
Вторник, 22 июня 1898 года
Сан-Хуан, раннее утро
На телеграф Фернандо Люс решил отправиться сам. Еще не успевший смениться ночной служащий беспробудно спал, развалясь в кресле и надвинув на лицо широкополое сомбреро. Люс требовательно постучал по стойке.
– Эй, ты! Просыпайся! Хватит дрыхнуть! Матерь Божья, да за что тебе здесь платят?
Служащий сдвинул шляпу на затылок и спросонья не понял, кто перед ним. А когда все же сообразил, что это банкир, моментально вскочил с кресла.
– Сеньор Люс, я собирался уже идти к вам в банк, я уже шел туда, но подумал, что еще очень рано и не захотел
– Эх, ты! Как у тебя язык поворачивается? Совсем изолгался. Ты, наверное, еще когда у матери в брюхе сидел, уже тогда врал бессовестно. Давай сюда телеграмму. Она из Лондона?
– Да, сеньор, из Лондона. Это ответ на тот ваш запрос, что вы посылали вчера и…
Люс наклонился к нему и взял его за грудки.
– Так вот, слушай меня, сучий сын. Все сообщения, которые ты отправляешь и получаешь, не подлежат огласке. Они – секретные. Ясно?
– Конечно, сеньор Люс, я вас понимаю. Мне все ясно. Я только передаю слова по буквам, и они в голове у меня не задерживаются, я ничего не помню и не запоминаю. – И, для вящей убедительности, приложил ладони к глазам.
– Лгун, – еще раз повторил Люс, отпуская его. – Но имей в виду – малейшая утечка информации и все. Если такое произойдет, я лично прослежу за тем, чтобы полиция вздернула тебя, а перед этим тебе еще кое-что отрежут и вырвут твои бесстыжие глаза.
– Дон Фернандо, я лишь копирую слова. Я и английского-то не знаю, уверяю вас.
– Меня не волнует, что ты знаешь и чего ты не знаешь, а то, что ты делаешь или не делаешь. Давай сюда телеграмму.
Телеграфист подал ему на стойку конверт. У Люса было непреодолимое желание прочесть ее тут же, но он не мог выказывать здесь, в присутствии этого служки, постыдное нетерпение и опустил конверт в карман пиджака, так и не распечатав его, затем нарочито медленной поступью вышел на улицу и отправился в банк, расположенный неподалеку. Он шел походкой человека, которому нечего делать и некуда спешить. Но, едва закрыв за собой дверь банка, он помчался наверх, прыгая через две ступеньки и, наконец, задыхаясь, добрался до своего кабинета, окна которого выходили на улицу.
Потенциальных шпионов в его доме не было. Он был холостяком и жил один. Слуги находились здесь лишь днем, до их прихода оставалось около часа. Люс подошел к окну и, раздернув занавески, окинул взглядом Калле Форталеза. Она была безлюдна. Удовлетворенно хмыкнув, он извлек из кармана конверт с телеграммой.
Лондонский банк не отличался многословием, ведь каждое слово телеграммы обходилось ему в пенни.
ПОДТВЕРЖДАЕМ ПОЛНОМОЧИЯ МАЙКЛА КЭРРЕНА тчк РАЗМЕР ВКЛАДА ВЫШЕ ЗАПРАШИВАЕМОЙ СУММЫ тчк ПО ПОЛУЧЕНИЮ ЗАПРОСА СУММА БУДЕТ ВЫПЛАЧЕНА ПОДПИСАЛ ХАММЕРСМИТ ЗА КАУТТСА
Матерь Божья! Значит, у этого ирландца действительно больше миллиона на счету у Кауттса. Значит, весь этот безумный план – реальность. Значит, этот Кэррен загребет эти гасиенды. А если загребет, то тогда часть этих бешеных денег прилипнет к его, Фернандо Люса, рукам.
Он был вынужден сесть, колени дрожали так, что было трудно стоять. В добрый день ты явился сюда, чужак, бормотал Люс после того, как перечитал телеграмму. Это был очень хороший день. Для меня.
Люс находился в номере Майкла в гостинице Сан-Хуан Баутиста. Была половина девятого утра.