Пламя зимы
Шрифт:
– Да, на Бруно это похоже, но не лестно для тебя. Ты такая хорошенькая. Думаю, у тебя мог быть повод для некоторого недовольства, – улыбнулась Одрис. – Но ты, почему ты согласилась?
Потом мы сидели молча, но этот вопрос, заданный Одрис так непринужденно и показавший ее не осведомленность о моей беспомощности, поднял во мне волну горечи. Я рассказала ей все, кроме того, что пыталась убить ее брата, и кроме своих опасений, что он был тем, кто отнял у меня двух единственных самых дорогих людей. Одрис не проронила ни слова и даже не дала мне понять, верит ли, что я была безумна, но в середине моего рассказа она вдруг вышла из-за ткацкого станка и взяла на руки свое дитя. Когда я закончила, Одрис дала ребенка мне, все еще не говоря ни слова. Он был такой нежный
Именно тогда я вспомнила: Бруно говорил, что ребенок был бы серьезным основанием для короля, чтобы отдать нам Улль, – и решила пересмотреть свой отказ ему. В конце концов, так ли уж важно, кто будет этим отцом? Знаю, что папе было все равно, который из его сыновей станет наследным хозяином Улля и ребенок которой из женщин станет наследником, лишь бы это был его внук. Да, в моем ребенке будет папина кровь, такая же, как у братьев. И чем больше я думала, тем яснее мне становилось, что уже не так молода, как большинство выходящих замуж девушек, поэтому вряд ли могу себе позволить ждать дольше. Кроме того, если король дарует Улль Бруно и Бруно умрет – я неохотно заставила себя подумать о смысле этих последних двух слов, – разве король не лишит меня права владения, как раньше? Меня – да, сына Бруно – нет.
Такие мысли посещали меня и в последующие десять дней. Они не появились сразу все вместе, как записаны здесь, а возникали обрывками, по частям, и, вероятно, я не видела, куда они ведут… или не позволяла себе видеть, – в этом не уверена. Но в чем я действительно уверена, это в том, что на меня повлияло отношение Одрис к Хью. Своими манерами и обращенными друг к другу словами они сняли весь тот уродливый подтекст, который всегда слышался мне в слове «вожделение». Что бы они ни делали – бросали ли грубые шутки, нежно касались или просто смотрели друг на друга – радость и удовольствие его мужественности и ее женственности были ясными, как свет факела в маленькой темной комнате. Они понимали друг друга, они разделяли все большое и малое. И не важно, что это было – то ли рассказ Одрис о поведении Эрика, то ли разговор Хью с Одрис о необходимости купить скот, – все равно теплота их страсти согревала каждое слово и жест.
Они более открыто проявляли радость, которую дарили им тела, чем это было у Милдред и Дональда – по крайней мере при мне – но это было то же волшебство, которое я видела у моих родных. Тогда мне хотелось познать эту магию – вот почему я никогда не говорила папе, что не хочу выходить замуж, а папа, хотел бы это от меня услышать, – а сейчас я желала этого опять.' Но сейчас стоит мне лишь протянуть руку, и я могу взять то, что было запретным до замужества плодом. А если я найду волшебство и впущу его в свое сердце, не будет ли это предательством по отношению к лежащим в могиле моим близким? С другой стороны, если мне не удастся с Бруно найти это сокровище, это сделает меня полностью свободной от него. Поэтому стоит ли мне искать способы ускользнуть от своего желания его плоти, раз я не могу найти другого пути?
Если это рассуждение покажется разумным, я должна буду согласиться, но сейчас я слишком возбуждена, а это не способствует ясному мышлению. Каждый раз, когда Хью охватывал грудь Одрис своей ладонью, моя набухала и дрожала; видя его губы на ее затылке, когда она склонялась над колыбелью Эрика, я чувствовала, будто у меня мурашки бегают по спине. И другие их жесты заставляли меня бороться с собой, чтобы сидеть спокойно. К счастью, Одрис и Хью были настолько поглощены друг другом, что, полагаю, и не подозревали, как мучают меня. Конечно, я всячески маскировала свою реакцию. Леди Эдит и леди Мери, если вообще что-то замечали, были либо безразличны, либо неприязненны.
Я едва сдержала себя, чтобы
Боюсь, что, хотя я, возможно, казалась увлеченной рассказом Бруно о кампании д'Омаля и реакции тех, кому были доставлены награды и благодарности короля Стефана, я почти ничего не запомнила из того, что он говорил. И я оставалась в этом затруднительном положении все утро, приведенная в ужас открытием, что знаю тысячи способов улаживать ссоры между людьми, выпытывать у них секреты, убеждать их соглашаться с моими мнениями по хозяйственным вопросам, а иногда даже по политическим, – и тем не менее не имею ни малейшего понятия, как завлечь мужчину в свою постель. Несколько раз я касалась Бруно, поглаживая тыльную сторону его руки, когда Хью и Одрис не могли это видеть, но он нетерпеливо толкал меня ногой, и я отступала. Полагаю, было слишком преждевременно сигнализировать о моей готовности, но и позже, при всех моих попытках Бруно казался слишком поглощенным своей беседой, чтобы мне ему надоедать. И чем больше я думала, как добиться его внимания, тем сильнее распалялось мое желание.
И только после вечерней трапезы, когда леди постарше ушли от нас, а мы сидели у огня, – вечера в октябре становились все холоднее, – я осознала, что тема разговора переменилась. Мое внимание резко переключилось на разговор после взрыва хохота и брани Хью.
– Да нет, – продолжал он, – конечно же, меня зовут Хью, но это и мое фамильное имя. Моим отцом был Кенорн из Хьюга – местечко недалеко отсюда. И Хьюг и ближние к нему усадьбы – мои, так же как Ратссон, Тревик и некоторые фермы поменьше. Впрочем, Ратссон в действительности принадлежит моему дяде Ральфу, но у него нет ни энергии, ни желания руководить работами на земле и править людьми. Мне стыдно за свое богатство, по крайней мере земельное.
Бруно засмеялся.
– Приятное смущение.
Смех его был непринужденным, и сейчас, отвлекшись от своего чисто эгоистического интереса, я вспомнила страдание Бруно, когда он покидал Джернейв. Эти раны нельзя залечить полностью, так же, как и мои: они не кровоточили больше, пока их не касались. И еще мне пришло в голову, что Одрис, должно быть, слышала и вспоминала каждое мое слово, в том числе те несколько слов, которые описывали мой первый ужас при мысли увидеть какого-нибудь незнакомца в папином кресле. В отличие от первого вечера, Хью сидел на скамьях с нами. Кресло сэра Оливера было отставлено в сторону на помост. Уже ничто каждую минуту не напоминало Бруно о потере, и он расслабился.
– Приятное или нет, а все-таки смущение, – ответил Хью. – С Ратссоном забот немного. По-настоящему хороший староста, чтобы следить за землями, – вот все, что необходимо на несколько лет. Если местечко начнет приносить доход, я мог бы продолжить работу, начатую моим отцом, и построить там настоящую крепость, но это в будущем. А вот Хьюг – другое дело. Это крепкое местечко. Не как Джернейв, но все-таки из камня и укреплено не хуже Алника. Мне нужен там человек, которому я мог бы доверять. Не возьмешь ли ты его, Бруно?
Я уже собиралась опять заняться обдумыванием своих личных проблем, но последний вопрос удержал мое внимание.
– Я? – Бруно был явно обеспокоен, думая, что друг просит его послужить. – Хью, я не могу, в крайнем случае не больше месяца. Сейчас я телохранитель короля и должен вернуться на службу не позже Рождества.
– А я и не имею в виду завтра, – сказал Хью. – У меня есть сейчас человек, который может защитить местечко, да оно и достаточно близко от меня, чтобы прискакать за день или два и управиться с людьми на этой земле. Но Пьер – наемник, и я не хотел бы, чтобы он стал думать, будто Хьюг принадлежит ему. Не мог бы ты не говорить Стефану, что муж твоей сестры предложил тебе стать своим вассалом?