Пламя
Шрифт:
Ей даже в голову не приходила мысль о том, что она поступает по отношению к нему нехорошо. Ее единственной мыслью, единственным желанием было только удержать его.
Когда женщина любит мужчину моложе себя, в ее чувстве всегда имеется оттенок ревности и боязни. Она ему дает не только нежность возлюбленной, но и ту острую жалость, которая так похожа на боль, жалость, которую испытывает мать к своему ребенку.
В течение последующих дней она забыла свой страх. Гуго всегда был с нею, с раннего утра до поздней ночи. Он беспрерывно говорил
– Мы все женимся очень молодыми. Мой отец женился в двадцать два года. Это очень полезно для рода.
Гуго сидел на траве и курил. Внезапно он повернулся.
– Нет, подумай только, Тони, ребенок с твоими глазами, это будет прелесть. – Его взгляд был устремлен на нее, такой обожающий, страстный. – Ты бы любила его, ведь правда?
Она сверху посмотрела на него, не говоря ни слова.
– Ты не считаешь меня животным за то, что я сказал тебе такую вещь, ведь правда, нет?
Он поднялся на колени и обнял ее.
– Это только оттого, что я тебя ужасно люблю. Самое большое счастье моей жизни – это иметь ребенка, принадлежащего нам обоим, моя дорогая. Тебя не шокируют или не пугают мои слова?
– Нет, разумеется, нет, родной.
– Знаешь, у тебя был сейчас очень странный вид, совсем испуганный.
– Я этого не чувствовала, – сказала она, улыбаясь.
– Я бы хотел, чтоб мы уж завтра поженились.
– Это будет всего на два дня позже, ах ты, нетерпеливое создание.
– Кажется, тебя не очень трогает, когда это будет.
– Для меня это вопрос наименьшей важности. Он так крепко ее сжал, что она не могла дышать.
– Через два дня так уже не будет.
– Я не приготовила ни приданого, ни чего-нибудь в этом роде.
– Велика важность, ты повенчаешься в этом белом платье и в большой белой шляпе.
– Благодарю за приказание.
– А я буду венчаться в синем костюме, в том галстуке, который тебе нравится, и в носках того же цвета – сделать так?
– Ты бы мог прибавить и верхнюю рубаху.
– Я никогда не думал, что я действительно могу жениться на женщине, легкомыслие которой доходит до того, что она насмехается над свадебным одеянием жениха.
– Я купила тебе свадебный подарок.
Он поднялся, ероша свои волосы.
– Ради Юпитера, скажи что.
– Это тайна.
– Ладно, я тоже купил тебе, и я тоже не скажу, что именно.
– О Гуго!
– О Тони!
– Отлично. Я не выйду за тебя замуж, если ты мне не скажешь.
– Не выйдешь? Ты выйдешь, дорогая, я тебя силой потащу к венцу. Вот так.
Он схватил ее и, держа на руках, снова опустился с ней на траву.
– Какие у тебя очаровательные ножки!
Тони игриво помахала одной ногой в воздухе. Он нагнулся и поцеловал изящную белую туфлю.
– Я обожаю тебя, – неожиданно промолвила Тони. – О Гуго, я люблю тебя, я люблю тебя.
Она с огромным удовольствием
Он нагнулся и целовал ее, пока она не взмолилась о пощаде.
– Ты совершенно не даешь мне возможности дышать, родной.
– Я так хочу… Его руки сжали ее.
– Дорогой, не смотри так свирепо.
– Не могу этому помочь, я становлюсь дикарем около тебя. Я тебя так страстно хочу, что не знаю, что мне делать.
– И все это перед завтраком! Правда, Гугик?
Он посмотрел на нее.
– Смейся надо мной… продолжай, но, дорогая, – он нагнулся к ней, – подожди!
Тони заказала завтрак на веранде.
Было около десяти, когда она вышла из своей комнаты. Она постояла немного, глядя вдаль, затем вернулась к накрытому столу и к прозе жизни. Это было накануне ее свадьбы. У нее захватило дыхание, когда она подумала об этом. Мысль казалась слишком изумительной, чтобы быть правдой. Но это была правда. Завтра в это время она и Гуго будут готовы, чтобы отправиться в канцелярию и выполнить церемонию гражданской регистрации.
Она ни разу не писала де Солну, она просто забыла о нем: она забыла все на свете, кроме своей любви к Гуго. И завтра они поженятся.
Все это казалось нереальным, вне обычной схемы: две-три недели назад она еще никогда не слыхала о Гуго, а завтра они соединятся той цепью, которая связывает людей самой тесной, самой святой интимностью.
Старый швейцар принес ей почту.
– Целая куча для синьоры, – сказал он с улыбкой, положив перед ней груду писем и газет.
Тони неторопливо кончила завтрак, затем вскрыла лежавшее сверху письмо. Оно было от де Солна.
«Загадочное существо, почему вы не пишете? Чем я вас обидел? Или вы, вероятно, думали, что обилия моих писем хватит на нас двоих? Не так ли, любимая? Не расстраивайтесь из-за этой идиотской газетной «утки», о которой вы можете услышать. Я прикончил с этим делом. Простите мне мой ужасный почерк, но я немного поранил себе руку.
Жан.
Тони, пишите».
«Утку», какую «утку»? Она свела брови, тщательно обдумывая, и, наконец, вскрыла письмо Жоржетты, чтобы посмотреть, нет ли там объяснения.
«Милая Туанетта! Хорошенькая история! Это – сущая западня, если хочешь. Твой бедный маленький граф был совсем убит, но я слышала, что он хорошо расправился с этим газетчиком. Кто выискал этот рисунок и когда ты его сделала? Я никогда не слышала, чтобы ты была раньше в Париже. Торопись домой. Мы все скучаем по тебе – твой граф, Симпсон и я.
Твоя Жоржетта».
Что это все значит? Какой рисунок? Какая газетная «утка»? Тони быстро пробежала остальные письма, счета, объявления, печатные заметки, приглашения. В чем дело? Почему де Солн был ранен, как это, очевидно, и есть? Она сорвала обертку с газеты «Матэн», посмотрела ее и нашла в столбце частных сообщений только то, что «господин де Солн хорошо себя чувствует».