План D накануне
Шрифт:
— Подумать только, понаставили монастырей, мин с дожидающимися конца и горных келий, а у Зевса нижние кубики давно превратились в холодец. — Изумлённо глядя на вдруг распалившегося собеседника, он потрогал живот. — Тогда-то первичная мирообразующая потенция сразу и заявила, едва показавшись в виде Нюкты или кого там… в виде Мглы: такими можно пренебречь.
— А если они подставляются под вулкан или под низринувшийся архитрав для всеобщего блага?
— Тоже можно.
— Кстати, раз уж вы завели речь, у них там одна девчонка, просто женщина, вообразите, отвечает за насильственную смерть… четвёртый орфический гимн, контаминации всяких там махий, а примерно половина найденных древнегреческих литературных папирусов — это вообще отрывки из Гомера.
— Прямиком в АПЗ-20, — вывел его из задумчивости голос, — слыхали о таком?
— А могло быть иначе?
—
— Ну а вы для меня вообще хрен с бугра.
— Ну вот видите, мы пока в процессе сближения.
Вдалеке возникла оторочка леса. В «Губернскихъ в?домостяхъ» составилась ячейка энтузиастов, осуществлявшая деятельное познание, освещая это в выпусках. Рядились так, чтобы сразу было видно, кто идёт, в лесу по-иному вдохновение как-то и не находило. Ну раз, ну два опишешь, что видел, пентаграмму из пней, заброшенную землянку, разваленные статуи фигур весьма загадочных, ведь ума сделать по этому выводы и раскрутить историю, как правило, не хватало, тогда всё обрамлялось боярышником в цвету, «иссиня-чёрной» волчьей ягодой и скудным описанием ночёвок. Толстый бородатый мужчина в пенсне и с блокнотом наготове крадётся между стволов, ему сказали, что здесь есть нечто удивительное, опасное, сколько и двигающее карьеру. На определённом этапе его запал кончается, он так же крадётся обратно и приходит к мысли, что вряд ли вредно будет приукрасить. Вот только что? Оттолкнуться — самое сложное. Допустим, координаты границ, вид сверху являет клетку Фарадея ну или лошадиную голову, а ещё его видно с Луны, вот и думайте, дорогие читатели. Безобидные индукции осторожно гласили: там, скорее всего, пропадают люди, но верно не знал ничего ни один, кроме того, что в той стороне были Воронеж, Ростов и прочее подобное.
Помимо этого леса под боком сам по себе Солькурск стоял на холмах, буквально на Толтрах со срезанными вершинами. На северо-западе тёк Кур, на востоке — Тускорь, который превращался в Сейм, и всё это как-то очень хитро переплеталось.
Смеркалось, череп тура левее входа горел иллюминацией, обугленные бамбуковые нити в вакуумированных сосудах, пройденных по оболочке фиолетовым и оранжевым, моргали и вспыхивали вместе дивным фиалковым цветом, не было такого мига, чтобы всё гасло, импульс нисходил от кончиков рогов к нижней челюсти, бросая на пустой квадрат перед строением спектр наиболее ядовитого сочетания, под основанием проводка искрила, и на стыках он сплавился с бетоном.
Г. крепко призадумался, сразу, однако, поняв, что на месте оставаться опасно, это, разумеется, ловушка. Потащил спутника в лес, тот, возможно, прочитав по его лицу, что дело дрянь, не противился. Пока не встретилось ни тропы, ни солнечного озерца, чтобы понять, какая из сторон света за что отвечает. Сначала хотел спрятаться и понаблюдать из зарослей, но потом решил не рисковать. Сейчас метил выйти на дорогу, ведущую в город, наверное, на Воронежский тракт.
— Как, не страшитесь рассыпанного впереди?
— Разумеется, страшусь, не располагая от природы большими силами.
Восторженно покачал головой, присовокупив определённое выражение лица, которое некому было заметить и оценить, как бы восхищаясь признанием.
— А не желаете поинтересоваться, страшусь ли я?
— Раз вы просите, поинтересуюсь.
— Ну?
Котелок вдруг влетел в переносицу, под напором, он поздно отреагировал, догнал неуклюжим жонглированием во тьме.
— Так страшитесь?
— Очень, очень страшусь, но нахожу силы в вас и в упорстве одной знакомой мне мадемуазель.
— А я и думаю, что-то из меня силы выкачивает, — он обернулся и странно на него посмотрел. Отвернулся. — Шутка.
— Да я понял, даже испытал побуждение рассмеяться, но ситуация, сами понимаете, не располагает.
В голове вдруг само собой возникло соотношение окрестностей, разрез, на сей раз медленно вращающийся. Эта неспособность возобладать над собственными мыслями угнетала его издавна, считать от тысячи назад, отнимая по восемь, давно не помогало. За лесом, за Диким полем, за проливом, за мысом Фонарь, с юга-запада на северо-восток, где-то меловые, где-то напополам с песчаником, на отложениях какой-то там серии… Их давно рыли, соединяя полости сквозной шахтой, не отклоняясь от вертикали больше, чем на семнадцать градусов, однако средневековые шахтёры были ещё не так оснащены и компетентны; не находя никакой руды либо артефактов, тогдашние, пока не успевшие осознать себя в полной мере, сетовали, что только углубятся как следует в, казалось бы, Аид, как уже на другой стороне.
— Кстати говоря, не пора ли поговорить начистоту. Какой у вас план?
— Что ж, видимо, придётся начистоту, и тут ваше стремление отправляться куда глаза глядят с минимумом
Г. взял книгу, никогда не думая возвратить, не рассматривая вообще такого рода капитуляции, как Юсуп Иессеев не рассматривал варианта, предполагающего, что в библиотеке его имени не окажется какого-то востребованного читателем тома. Открыть случилось только в поезде, увозившем его на север в сторону Москвы. Поев жареной курицы из станиоли, откинулся на твёрдую обивку и посмотрел на буквы, сейчас немного плясавшие перед глазами.
Путешествие всегда пробуждало в нём что-то невинное, вероятнее всего, из детства, когда главным родом его деятельности являлась игра. Ещё он, помнится, чуть слыша слово поперёк, закатывал вой, стуча себе по парным родничкам, зная, что бывший тогда рядом отец немного понимает в анатомии. Индия в то время уже сделалась от них далеко, поздно было познавать её мир через ощущения, направлять фонематический слух на рассказы об афганцах, несмотря на религиозные антипатии, пришедших на помощь сикхам, и англичанах, прогнавших их обратно. В этом бесцельном хадже подле них отчего-то вертелось много синоптиков, а, стало быть, произносились те или иные прогнозы. Готлиб вникал в сказанное и по первому времени не слишком хотел прямо жить на полную катушку и видеть новое, но потом привык.
В рассчитанном на двоих купе он сидел в одиночестве, некоторое время всматриваясь в пейзажи. Когда кончились дачи, стало скучно, вновь взялся за сочинение. Не прочтя и трёх страниц, переместился мыслями на два года назад, когда так же ехал в поезде из Берлина в Ханау искать следы Мартинеса де Паскуалли по наводке некоего Юлиуса Оппенгеймера. Как только он сообразил, что Паскуалли — основатель одного из масонских орденов «Рыцарей-масонов Избранных Коэнов Вселенной» и создатель Исправленного шотландского устава, а о его жизни и происхождении известно до крайности мало, то мигом просчитал предполагаемую прибыль по совершении своего обыкновенного открытия, до которого всегда добирался. Начнётся с того, что в недрах очень неровного и к тому же никогда не освещаемого слоя губки, слизи и конденсата зародится необходимость. Сумма, какая может ещё подвергнуться корректировке, расположена от того места далеко (она не абстрактна), и, кроме того, между ними стены с сырой штукатуркой и электрической проводкой, мраморная отделка, миллионы кубометров земли, всякий миг сменяющиеся зеваки, река, заключённая в камень, стоянка фиакров, коллекторы канализации, готический собор, все стены в тёмных потёках, в них вмурованы кости, также делящие прямую на отрезки, дорические триглифы, тьерсероны, опистодомы, кровавые святилища, эпоксидные пласты. В недрах некоего скрываемого на виду здания в Лондоне возникнет импульс, сквозь пока ещё скудную сеть будет послан сигнал, перехваченный малым на коне, который может скакать, с его-то бумагами, хоть по водам Ла-Манша. Оттуда в Дублин отправится голубь, чуть не сбитый над определённым мятежным графством. Пять недель согласовывали выплату с Новым светом, где теперь ветрила их силы. Монетки катятся по желобам с вершин горной системы, раскинувшейся в нескольких странах.
Готлиб занял денег у ростовщика, ещё верившего ему, заложив для себя Невообразимое, и отбыл в Германию. Из головы не шла позабавившая его тогда фраза Юлиуса, сказанная в числе прочих, относящаяся к де Паскуалли.
— Он был другом Луи Сен-Мартена и Жана Виллермоза, а потому он и есть основатель мартинизма.
Он подпрыгнул, весь отдаваясь этому, с зависанием, до конца оттягивая миг приземления. Вагон второго класса под ним сменился вагоном третьего, женщины — половина с унылыми, половина с настороженными лицами, дети в картузах и бриджах ушли в пределах коробки, по самым мимолётным прикидкам их по четверо на мать, по дюжине на отца. По низам общества всегда проще делать заключения. Географическое единство, в стране масштабов России эта мысль останавливает на себе чуть больше. Подпрыгнул ещё, мгновение-другое, и вокруг был ресторан. Колёса стучали в кофрах, общих с этим помещением. Ручки из латуни и слоновой кости для любой прихоти, вызвать официанта, налить кипятку в заварку, открыть боковой люк на простор, проносящийся сутками, темнеющий и светлеющий поэтапно, но не имеющий ресурса повлиять на буйство огней и движений в этом дансинге, в этом консервном ряду, его непреходящую сатурналию, в обрамлении двух кругов, голодающих и потерявших надежду. Здесь он решил задержаться, подсаживаться ко всем подряд, хлебать пунш золотыми половниками, нюхать антрацит, сидеть на полу под барной стойкой с вытянутыми ногами, вращающимися глазами и млеть от того, что это всем безразлично, что есть ещё место личности в философии, пчёлам в экологии, сладеньким булочкам, «сладеньким булочкам» в системе мира.