Планета грибов
Шрифт:
– Я здесь! – крикнул во весь голос.
– Здравствуйте, хозяин. Металл собираем, – парень, стоявший у забора, улыбнулся застенчиво, как улыбаются несвободные люди.
– Какой… металл?..
– Ненужный, – парень говорил с явным акцентом. – Старая ванна. Может, меняли?
– Ванну? – он переспросил изумленно: кому придет в голову менять ванну на даче?
– Ну… Или кровати, металлические… такие… с шариками… Если вам не надо, у нас машина.
– У меня ничего нет.
Парень снова улыбнулся и пошел к ободранному грузовичку. Из кузова торчали остовы разобранных кроватей: спинки, темные металлические сетки.
– Спросите у соседей. Может, у них… – подсказал негромко: парень уже садился в кабину
Грузовичок, заставленный остовами кроватей, разворачивался, наезжая на яму задним колесом. Спинки кроватей шатнуло к правому борту. Водитель поддал газу. Колеса вращались, наращивая обороты. Правое заднее, нависшее над ямой, пыталось зацепиться за край. Рывок. Еще рывок… С третьей попытки грузовичок все-таки выбрался и, конвульсивно подрагивая, словно отходя от пережитого страха, двинулся вперед.
Он почему-то ждал, что спинки кроватей шатнет обратно, но кузов казался пустым. Будто кровати, с которыми расстались хозяева, воспользовались случаем и канули в яму – лишь бы спастись от переплавки.
«То одно, то другое… Прямо как сговорились», – поворчал и вернулся к рукописи, лежащей на столе.
Капитан рассматривал фотографию, выведенную на экран главного бортового монитора: озеро – довольно глубокое, очертания дна едва различались, – кипело рыбой. Будто именно здесь она расплодилась и размножилась, по какому-то недоразумению или стечению обстоятельств наполнив собой не море и даже не реку, а стоячую озерную воду, из которой, сколько ни бейся, никуда не выпрыгнешь. Остается только сверкать на солнце, и на мгновение преодолевая границу воды и воздуха, падать обратно, чтобы уйти вниз, на дно. Озеро окружали высокие деревья. На фотографии был представлен вид сверху – вершины, устремленные в небо. В этом ракурсе не различалось ни листьев, ни веток.
Снимок был сделан их предшественниками, оказавшимися на этой планете в незапамятные времена. По какой-то неясной причине – это и некоторые другие обстоятельства Ученый Совет засекретил – команда так и не сумела высадиться, ограничившись фотосессией, а также пробами воды, грунта и растительной массы. Именно в этих пробах обнаружили споры грибов.
Долгое время их хранили в капсулах, не придавая особого значения. Однажды, по недосмотру новичка-лаборанта, в одну из капсул попала вода. В открытой печати появились интересные публикации, но вскоре тему тоже засекретили. Ходили слухи о каких-то особых свойствах.
Капитан смотрел на озеро – круглое, похожее на блюдце. Вдруг, словно промыли глаза, осознал истинную цель экспедиции: встреча с разумным существом – дымовая завеса. Все дело именно в грибах…
Следующие пару абзацев он перевел, не обращаясь к словарю. Вставил в машинку новую страницу, но, взглянув на часы, спохватился: без семи одиннадцать. Телефон, дремавший в брючном кармане, молчал. Благоприятное предзнаменование: если бы бригадир отменил встречу, женщина-диспетчер уже бы позвонила. Как в прошлый раз, когда он проворонил ее звонок.
Выйдя за калитку, он загораживается ладонью от солнца, оглядывает пустую улицу. Одиннадцать ноль три. «Бригадир – не поезд… Мало ли, срочные дела…» – глаза натыкаются на чурбак, лежащий на краю леса: все, что осталось от сосны. На свежем срезе проступают капли смолы. Рядом валяются осколки. Наверняка соседские дети – принесли из дома, разумеется, тайком.
Он садится на корточки, шарит в траве. Под руку попадается осколок балетной пачки. Повертев его в руке, поднимает отбитую головку, фрагмент безрукого туловища, кусочек правой ноги. «Надо убрать, не все, хотя бы самые крупные. Вдруг кто-нибудь
Кажется, он уже слышит грозные голоса. Голоса чужих родителей вопрошают: «Если не вы, то кто?» – «Как кто?! – дети поют ангельскими голосами. – Чужой дядька. Утром мы спрятались в лесу и всё видели: разбил, а потом собрал и кинул в яму». Родительский гнев сменяется недоумением: «Зачем?» – «Как – зачем?! Чтобы вы подумали на нас».
В глазах чужих родителей их дети всегда правы: кто, как не дети, наследует то, что остается после их смерти? Вырастут и будут беречь. Стирать пыль с фарфоровых статуэток, которые есть в каждом доме.
Он стоит на краю ямы, не решаясь бросить в нее осколки.
Там, где буксовало колесо, край немного обвалился. Под тонким слоем дерна желтеет песок. Ничего удивительного: эту землю никто не удобрял, не вскапывал, не рыхлил. Какой смысл заботиться о соснах, которым никогда не стать кораблями? В лучшем случае пойдут на дома, времянки или сараи. А то и просто на дрова.
Теперь он уже жалеет, что связался с этими осколками. Надо было оставить как есть. В конце концов, балеринку разбили не на его участке. Что он ответит, если родители детей скажут: вы взрослый человек, а они – дети. Вы могли их остановить.
«Разве я могу уследить за тем, что делается за моей оградой?.. – носком стоптанного ботинка закидывает осколки песком, вытирает подошвы о траву. – Если придут и потребуют, отдам свою». Балеринка стоит на шкафу в родительской комнате, там, где они спали. Родительское ложе осталось нетронутым – всё как было при них: высокие подушки, пестрое покрывало. В эту комнату он не любит заходить. Только по самой крайней надобности. Но здесь не надо искать подавленных детских страхов, связанных с интимной жизнью родителей. Его родители – бесполые существа. Никогда не мог себе представить их любовных объятий. Вдвоем они только работали – строили, корчевали, вскапывали землю, таскали воду, прилаживали самодельные полки. «Да, да… Выше, выше… Еще, еще…» – сколько раз он слышал взволнованный материнский голос. На мгновение ее бесполое тело превращалось в отвес. Разрешающая способность глазомера – плюс-минус миллиметр. Апофеоз – намертво прибитая полка, на которую можно поставить деревянную матрешку или фарфоровую балеринку…
«Половина двенадцатого…» – он смотрит на солнце, в который раз обманувшее его ожидания. Больше никаких сомнений: бригадир не придет.
В дырочки сандалей забился песок. Надо снять и вытрясти. Но он стоит, ссутулившись: на плечах лежит поражение, тяжкое, как душевная тоска. «Какое мне дело до этой двери… До замка, который больше не закрывается, – дойдя до крыльца, садится на ступеньку, развязывает шнурок. – Думали: раз я их сын, должен перенять. Затвердить все эти народные пословицы. Глаза боятся – руки делают. Делай хорошо – плохо само получится. Максимы, продиктованные их жизнью. Русские мантры, которые они повторяли…» – снимает ботинок, стучит об угол ступеньки. Песчинки не желают вытряхиваться. Он стучит сильнее, прислушиваясь к глухому звуку.