Планета матери моей
Шрифт:
Гашим подмигнул ему:
— Ты уж не позорь нас за рубежом, дядя. Какие здесь недостатки, не рассказывай. Все-таки вырос на нашем хлебе…
Селим тактично перевел разговор на другое:
— Когда Советы запустили первый спутник, выходцев из России наперебой зазывали в гости. Даже на улицах останавливали: как же это вы оказались вдруг впереди всех?
Чем больше я всматривался в дядю Селима, тем горше понимал, что мое прежнее преклонение перед этим человеком исчезло безвозвратно. Суетливость и покладистость унижали его, иногда он выглядел просто жалким. В собственном доме Селим представлялся чужеродным телом. А когда принимался расписывать блага иноземного
На следующий день я повез Селима на раскопки. Стариной он не очень заинтересовался. Бросил мимоходом:
— Холм так и останется разрытым? Жаль. Хотя, конечно, можно возвести стеклянный купол и пускать туристов. При умелой рекламе быстро окупится.
— Нельзя во всем искать барыш. Каракопек бесценен. Он — наша история. Америку населяют пришлые люди, без предков, их корни в других местах…
— Что ты знаешь об американцах? — поморщился Селим. — У них много хорошего. И прошлое они тоже чтят…
23
То и дело моросил осенний бесконечный дождь. Отошли полевые работы, на виноградниках заканчивалась обрезка лозы. Каждое утро я с надеждой поглядывал в окно: первым погожим днем предполагалось отпраздновать День урожая. Хор при Доме учителя усиленно репетировал новую программу.
Латифзаде не сразу смирился с тем, что Дом учителя — «центр по обмену опытом» — превращался, по его выражению, в «зал развлечений». Самодеятельность казалась ему пустяковым занятием. Но, как всегда в последнее время, он остался со своим мнением в одиночестве.
Праздник проходил на стадионе «Джовган», который молодежь возвела собственными силами. Пожаловали гости из соседних районов, им отвели специальные места на трибунах.
Шествие открыла шеренга Героев труда с красными лентами через плечо. Они сделали круг по полю стадиона, и девушки поднесли им цветы. Затем все пошло по сценарию: семеро сыновей-богатырей вывели белого коня. В седле его возвышалась Мать. Богатыри поклялись «святым материнским молоком» хранить Родину…
Вечером над городом взлетели разноцветные ракеты. Я предложил смотреть фейерверк с вершины холма. Внизу раскинулся ночной город, его огни отражались в дрожащем зеркале Дашгынчая. Мы стояли втроем: Мензер, Селим и я.
Между двумя вспышками, когда тьма особенно сгустилась, я ощутил на плече руку Селима. Прошелестел глубокий вздох.
— Замин, спасибо, что дал мне проститься с Каракопеком. Я повинился Мензер в первый же вечер. Зов родной земли всегда звучал в моем сердце. Но у меня там сын. Судьба поступила со мною немилостиво… если я задержусь хотя бы на неделю, уже не смогу уехать… — голос прервался. Серебряная голова тускло светилась в темноте. — Мензер благороднейшая женщина на свете! — продолжал он с жаром. — Я не могу вернуть ей годы, которые она утратила из-за меня. Но… будьте счастливы, мои дорогие!
Через два дня мы провожали Селима. Уже стоя на подножке вагона, он сказал растроганно:
— Довелось мне коснуться земли, в которой спят наши матери! Их покой нерушим. Пусть они отпустят мне грех перед теперь уже вечной разлукой…
Мы молчали, не найдя слов утешения. Есть горести, которые так сращены с человеческим сердцем, что вырвать их — все равно что вырвать самое сердце.
24
Я приглядывался к руководящим работникам района.
«Болезнь» Латифзаде — болтовня и чванство — сравнительно недавнего происхождения. Мне казалось, предотвратить ее распространение будет не столь уж трудно. Особенно, если начать с самого Латифзаде.
Но вот, скажем, Шамсиев… Чтобы доискаться до корней его нездоровой морали, придется раскапывать пласты целых исторических эпох! Сколько тронов воздвигалось и рушилось из-за неумеренной алчности. Страсть стяжательства редко вела к раскаянию. Напротив, она сладостно опьяняла! Испокон веков корыстолюбцы прятали сокровища от самых близких. Кувшины с золотом обременяли землю роковым грузом; самоцветные камни тускнели в каменных могилах… Как наивно было бы полагать, что новый социальный строй одним лишь мановением руки сметет с лица земли отвратительные человеческие пороки! Нет, корыстолюбцы отлично приспосабливались и к новым временам; ловко носили маску двоедушия, меняли старинный кинжал и тайный яд на анонимки, на демагогическую клевету с общественной трибуны.
С отроческих лет я верил в безграничность человеческой воли, в то, что окончательное торжество добра и справедливости уже совсем близко. Низкопоклонство, лицемерие, злодейство — все это останется лишь на театральных подмостках в изображении актеров. Увы, я ошибался.
Перед собранием районного актива, наскоро просматривая тезисы своего доклада, попросил секретаршу никого не пускать ко мне. Вскоре мое внимание привлек гул голосов за окнами. Внезапно шум смолк, и тишина встревожила еще больше. Я выглянул. Вся площадь была заполнена народом. Люди угрюмо молчали, и лишь Шамсиев быстро говорил, размахивая руками.
Вот что, оказывается, произошло. Шамсиев накинулся на постового милиционера с грубой бранью, сорвал с него погоны.
— Я выдавлю твои паршивые глаза! Как посмел задержать Маси и вести его по городу всем на посмешище?
Впрочем, подоплеку истории я узнал намного позднее. Тогда же почувствовал лишь неблагополучие. Никто издали не здоровался со мною, как обычно: люди в зале, случайно встретившись взглядом, угрюмо отводили глаза. Рассеянно вслушиваясь в дежурные речи, я все размышлял, что произошло с Шамсиевым. Какой ему резон становиться на защиту уголовника Маси? Или… они связаны некими тайными нитями? Догадка ужаснула меня.
Позже я докопался, что Шамсиев хвастался в кругу приближенных, будто бы именно он «посадил Вагабзаде на секретарство», чтобы иметь в руководстве «своего». «Мы вместе выполняем план по родственникам!» — цинично шутил он.
Многое становилось теперь ясным. Его чрезмерное усердие и лесть, которой он осыпал меня при каждой встрече. То, как он упорно добивался поблажек одним и столь же красноречиво обвинял других, тех, кто не входил в его родственный клан.
Когда я подумывал уже поставить дело Шамсиева на партийное обсуждение, от директора районного Дома быта поступила неожиданная просьба: немедленно освободить его от должности, так как он не справляется со своими обязанностями. Это показалось тем более странным, что предприятие стабильно числилось в передовиках. Оглашая их образцовые показатели, я, правда, иногда улавливал в зале иронический шумок, но не придавал ему особого значения. Пока не получил официальное уведомление, что украинскими органами милиции задержана машина с ворованными платками, производства нашего бытового комбината.