Планета-мечта

Баимбетова Лилия

В полумраке я не видела, но мне показалось, лицо его как-то дрогнуло. Он остался. Мы еще немного поспорили, может ли он лечь на полу, потом легли вдвоем на кровать.

Мы проспали спокойно всю ночь. Мне и в голову ничего не пришло. Кэр спал как убитый, даже не повернулся ни разу во сне; я, правда, долго не могла заснуть. Я думала о Торионе. О том, что он будет делать, когда узнает о моей находке. О том, что он почувствует. Кэр, слава богу, "раздумал умирать". Раз «раздумал», то, наверное, не умрет. По крайней мере, переживет меня, а большего мне и не нужно. Я не надеюсь, что он проживет обычную жизнь воронов.

Каким

образом он собирается… выжить, разве что покидать планету через какое-то время? Почему ни один из изгнанников так и не покинул планету? Почему они вообще так привязаны к Алатороа? Народ, которому для перемещений в космосе не нужны никакие корабли, которому хватает лишь крыльев и собственной сущности, почему этот народ не распространился по Вселенной? Почему, однажды придя на Алатороа, они так и не покинули ее больше? Тот же Дорн — уйди он с Алатороа, и в этой системе есть еще три планеты, пригодные для жизни. Ведь он мог бы жить.

Проснулась я рано, но Кэр уже не спал. Сидел на краю кровати и смотрел на меня, и мне не слишком понравился этот взгляд. Какой-то он был — оценивающий.

— Я пойду, милая, — сказал Кэррон.

Еще не рассвело, в комнате витал серый свет, предвестник восходящего солнца. В окно я видела, как над горизонтом проявляется светлая полоса, еще не рассвет, а просто признак утра. Все остальное небо было синее, с переходами от сиреневатого к темно-синему.

— Что? — сказала я сонно.

— Я пойду.

— Куда? — сказала я, не понимая, потом проснулась, наконец, — Кэр, не уходи.

— Мне надо кое-что сделать. И я боюсь, я не смогу дольше сдерживаться… и обижу тебя.

— Чем? — жалобно сказала я. Я никак не могла понять, что на него нашло.

Он слегка повернул голову. Профиль у него такой, что впору чеканить на монетах.

— Ра, я… — он сжал руки и вдруг заговорил быстро, — Я знаю, тебя оскорбила сама мысль о том, что я когда-то… хотел сделать тебя своей женой. Я знаю! Я и так много сделал тебе плохого, Ра, и я не хочу, чтобы ты об этом вспоминала, когда будешь думать обо мне. У меня ничего нет, кроме тебя, кроме твоих воспоминаний. Ничего, пойми. И я не хочу добавить еще плохого… — замолчал, потом сказал тихо, — У меня никого не осталось, кроме тебя, деточка…. Я не хочу тебя тоже… потерять.

— Что ты!

Я сбросила одеяло, села. Кэррон смотрел на меня одним черным глазом. Я не знала, что сказать. Ей-богу, иногда я начинаю уставать от этой его способности вечно находить что-то плохое, загодя думать о последствиях каждого сказанного слова. В некотором роде он все-таки зануда. Я была уже в отчаянии, я видела, ведь он сейчас уйдет и уйдет не просто так — с тяжестью на душе, обормот несчастный. Я не представляла, как его теперь успокоить. А он — он потянулся вдруг, вот так, назад и вбок, и губы его наткнулись на мою щеку. Я замерла. Теперь я думаю, чего бы он собирался или не собирался в начале, он понял, может, по моему лицу, или просто понял, что можно. А тогда я просто растерялась. Мягкое движение губ, сухих губ; он целовал меня — щеку, угол рта, потом голова его склонилась, он откинулся назад и стал целовать мою шею в вырезе майки. Онемелая, я обняла его.

Теперь я понимаю, что именно это ему было нужно — с самого первого дня, именно это. И я ведь знала! — но всегда что-то держало меня. А ему нужна была всего лишь любовь — хоть такая. Он уже не желал ждать ту единственную,

которая скрасит пятьдесят-шестьдесят лет его тысячелетней жизни — краткий миг, — которую он будет помнить все бесчисленные годы после ее смерти. Он уже не желал и не мог ждать, он хотел — сейчас, хоть немного ласки, хоть немного тепла. Он хотел — меня. А я этого не понимала, и он видел, что я не понимаю. Сейчас я думаю: какая же я дура, какая тварь бесчувственная. Ведь я улечу. Ведь я скоро улечу, но ведь я была здесь — почти три месяца и ничего не сделала. Я, дура этакая, дала ему мучиться в одиночку. А мне надо было — быть с ним, просто быть с ним. Не оставлять его одного. Чтобы он хоть знал, что кто-то есть рядом. Что есть женщина, которая обнимет его ночью. Ведь прожил половину тысячелетия, и не было никогда рядом с ним никого, кто целовал бы его по ночам. Вот чего ему было нужно — хоть одного такого воспоминания, чтобы не так одиноко было умирать.

А он меня целовал. Снимал с меня майку. И прятал от меня лицо, пока я не заставила его посмотреть на меня. Вот так все и вышло. Так просто. Так бесконечно просто. Жалость. И одиночество. Никогда не думала, что дойду до такого.

А потом Кэр сел и сказал, не оборачиваясь:

— Прости меня…

— Обормот! — сказала я в сердцах, — Ну что ты извиняешься?

— Я ведь… — он провел руками по волосам и замолчал.

— Ну?

— Я… сделал бы это с любой… — осекся, замолчал, опустив голову.

— Любая бы тебе не позволила, — сказала я легко, — А силой бы ты не стал.

Он посмотрел, наконец, на меня. Увидел, что я улыбаюсь. Улыбнулся сам. Я потянулась, тронула его руку.

— Солнышко, — сказала я, — перестань. Ты сам говорил, мы постоянно извиняемся.

Он усмехнулся еле заметно.

— Я просто хотел, чтобы ты правильно поняла меня….

— Я поняла. На этой планете я единственная, кто бы позволил тебе это проделать. И ты давно уже раскаялся в том, что хотел на мне жениться…

— Ра!

— Ради тебя я переспала бы даже с кентавром… — пробормотала я.

Кэррон не выдержал и засмеялся: видно, представил себе эту картину. Я села, обняла его сзади, уткнулась подбородком в его плечо. Кэррон погладил мою руку.

— Знаешь, — сказал он, — А мы ведь, наверное, больше не увидимся.

— Кэр!

— …Мне нужно кое-что сделать, и я, наверное, не успею вернуться до твоего отлета. И я хочу тебе кое-что подарить.

Он развел руками, и она вдруг блеснула в воздухе и упала в подставленную ладонь — тонкая золотая цепочка с затейливыми звеньями. Работа аульвов, не иначе. А может, и нет, кто знает. Такое маленькое чудо, которое он совершил, почти не обратив внимания. Подумаешь — достать цепочку из воздуха, все вороны их, наверное, там хранят, а меня это так завораживало. И не сразу я подумала: что это за цепочка — ритуальная чертова штука, воронье обручальное кольцо.

— Возьми, хорошо?

— Кэр я… — я вдруг охрипла, — Я не могу, что ты!

Он разжал мою руку и всунул мне цепочку.

— Тебе не обязательно носить ее. Мне это, в общем-то, безразлично. Просто мне хочется что-нибудь подарить тебе, а больше нечего. Я хочу, чтобы ты вспоминала меня.

— Ты думаешь, я так не буду тебя вспоминать? Кэр!

— Возьми, ладно? Не будем спорить.

— Кэр, — сказала я тихо, — Ведь ты еще молод.

Он повернулся и посмотрел на меня. Я смутилась.