Планета МИФ
Шрифт:
Он присел на первый же камень, усмехнулся. «Так тебе и надо, старый дурак! Валидол тебе сосать, по теренкурам прохаживаться с палочкой, а не бегать на встречу с молоденькими девушками!» Он отдышался, подошел к тлеющему костру, затоптал его и отправился спать.
Весь следующий день он работал. Острая тоска, нахлынувшая вечером, отступила, вернее, нашла выход в работе. Он писал с нервным ожесточением, и это, видимо, было то, что нужно, потому что когда к вечеру, обессилевший, присел на камень, глядя в землю, а потом отдохнувшими
— Что скажешь, Джура?
— Дедушка просил позвать, — проговорил мальчик, не отрываясь от картины.
— Передай дедушке большое спасибо, Джура, но я кушать не хочу. Устал очень. Я лягу лучше…
— Не кушать, — сказал Джура.
— Что-то случилось?
— Не случилось. Просто поговорить хочет… Очень хочет поговорить один человек…
— Ну, брат, какие-то загадки ты мне задаешь… Ладно, погоди немного, я сейчас соберусь.
Он промыл кисти, сложил краски, оттер руки. Подошел к картине, чтобы убрать ее, и только тут Джура сказал, показывая на полотно:
— Она поговорить хочет.
Она сидела в углу комнаты, в доме Курбана. Сидела как-то сжавшись, втянув голову в плечи, подняв воротник своей куртки. Впечатление было такое, что ее колотит озноб и она старается унять его.
Берестов подошел к ней, взял ее руку и действительно почувствовал, как мелко вздрагивают ее пальцы.
— Что с вами, Галя! Что-то случилось?
Она подняла на него глаза, они были какие-то затравленные, измученные.
— Я хотела поговорить с вами, — сказала ома тихо, — простите, что потревожила вас.
— Очень хорошо, что потревожили, — сказал Берестов. — Я извелся там, ожидая вас. Чувствовал — что-то неладно…
Она смотрела на него, и вдруг глаза ее стали быстро наполняться слезами. Она в досаде тряхнула головой, но слезы потекли по щекам, она со злостью смахнула их рукавом.
— Давайте выйдем, — попросила она.
— Да, да, пойдемте…
Они вышли наружу и медленно пошли по тропе. Берестов чувствовал: ей трудно начать, и он молчал, только снова взял ее руку.
— Вы оказались правы, —
Они прошли еще вверх по тропе.
— Сначала он стал требовать, чтобы я перестала ходить к вам по вечерам. Когда я сказала ему, что это не его дело, он услал меня в соседнюю партию, якобы по делу. А вчера… — Она задохнулась. — Я приехала и узнала, что готовится взрыв. Я сказала ему, что иду к вам, предупредить, а он запер меня в кладовой с решетками на окнах…
— Идиот! — ругнулся Берестов.
— Погодите, это еще не все… Ночью он ворвался пьяный, стал требовать, чтобы я вышла за него замуж. Я погнала его. Тогда он… Уж не знаю, что было б, я шведским ключом его… Благо, люди услышали, выволокли его… А сегодня утром он пришел трезвый, с перевязанной головой, и сказал мне совершенно спокойно и убежденно, что без меня все равно жить не будет, поэтому я должна выбрать: либо выйти за него, либо он убьёт вас и себя.
— Болтовня пьяного идиота…
— Не говорите… Во-первых, он был абсолютно трезв… А во-вторых… Я поняла, что он на все способен… Я хотела попросить вас — уходите лучше отсюда, я боюсь за вас…
Она остановилась и подняла к Берестову измученное лицо. В ее глазах был страх.
— Я очень боюсь за вас…
Он долго вглядывался в ее глаза, потом улыбнулся успокаивающе, провел ладонью по ее лицу, словно снимая с него все темное.
— Знаете, позавчера, когда вы не пришли, я решил уходить… Но сейчас я ни за что не уйду… Ни, за что!..
— Я боюсь за вас… — повторила она снова, и в голосе ее прозвучало столько тоски, что у Берестова сжалось сердце.
— Не бойтесь… Уверяю вас, ничего он не сделает… Не совсем же он сумасшедший…
— Не знаю… То, что я видела вчера… Это было так страшно…
— Знаете что, давайте уедем вместе. Одну я вас тут не оставлю.
— Нет. Это невозможно… — Она медленно покачала головой. — Это лишь укрепит его подозрения, он решит, что я удрала с вами, и действительно натворит что-то…
Берестов долго молчал.
— Скажите, Галя, он и в самом деле любит вас?
— Не знаю… Иногда мне кажется, что это просто психоз самодура, который привык иметь все, что захочет, а тут — осечка. И он готов пойти на все, даже на преступление.
— А может, вы ошибаетесь… Вы же сами говорили, что где-то глубоко в кем запрятано человеческое…
— Может быть… Может, это и в самом деле любовь, если только любовь может быть такой уродливой и страшной.
— Все может быть… — Берестов задумался. — Знаете что, поговорю-ка я с ним сам…
— Ради бога! — она схватила Берестова за руки. — Умоляю вас, не делайте этого. Он сейчас не в себе… Подождите… Может, он остынет, одумается. Надеюсь, все-таки хватит у него ума…
— Ладно… — вздохнул Берестов. — Подожду. Только что же нам делать? Ехать со мной бы не хотите, оставить вас одну я не могу…
— Ничего не надо… Если я буду там, если мы с вами какое-то время не будем видеться, он успокоится, я знаю. А потом… Потом я сама с ним поговорю… Меня он послушает…