Планета МИФ
Шрифт:
И только одного я никак не мог понять — что это? Неужели просто так, чтобы доказать, что он все может?
На выпускном вечере мы оказались с ним рядом в коридоре. Там, возле открытого окна, толпились наши парни, отчаянно дымя папиросами, то и дело прикуривая друг у друга — это было так приятно: курить на виду у всех… Я тоже курил, хотя раньше не увлекался этим, и вдруг кто-то положил мне руку на плечо.
Оглядываюсь — Виктор. Стоит рядом со мной, разомлевший, с распущенным галстуком на белоснежной
— Взрослеем, значит…
Честно говоря, не думал я в тот момент ни о чём таком, а тут опять нахлынуло, чувствую — не могу, задыхаюсь…
— Послушай, — говорю я ему, — ну, пари ты выиграл, согласен. А дальше что?
— Какое пари? Ты о чём?
Он смотрел на меня с искренним недоумением, и я понял, что он действительно ничего не помнит. А значит…
— Нет, ничего, — сказал я облегченно, — взбрело что-то… С Инкой-то у вас как?
— Все хорошо, — кивнул он радостно, — вот вместе на геофизический решили… Завтра документы сдавать.
— Ни пуха вам, — сказал я. — Ты ее береги. Она ведь, знаешь…
— Знаю. — Он весело блеснул своими темными глазами. — Пойдем к ней!
Но я отказался. Сослался на что-то неотложное и ушёл.
Я шёл по предрассветным улицам нашего города и слышал, как впереди, и сзади, и по другой стороне! Едут ребята с гитарами, напевают вполголоса, басовито перебрасываются словами, смеются негромко. И в голосах их, и в песнях была радость, и грусть, и ожидание… Они прощались со школой, с детством…
И я почувствовал, как отпустило что-то в груди.
Тихо звенели гитары, кто-то звал кого-то, и девичий голос смеялся счастливым смехом где-то у реки…
Впереди, над городом, над домами, над мостами, занимался рассвет нового дня.
Что он принесет нам?..
Прошло пятнадцать лет. Жизнь разбросала нас в разные стороны, и редко приходилось встречать кого-нибудь из своих, узнавать, где кто.
И все же о некоторых наших я кое-что знал. А вот о Викторе и Инке — ничего.
Судьба литератора завела меня как-то в один из крупных городов Средней Азии. Пришлось выступать по телевидению.
Сразу по возвращении в гостиницу — звонок.
Незнакомый мужской бас с вельможной хрипотцой спрашивает меня.
— Это я, — говорю.
— Не узнаешь? — спрашивает бас.
— М-м-д-д-а… к-кажется… Н-нет… — мучительно напрягаюсь я.
— Значит, не узнаешь? Та-ак… Стал, значит, этим самым… писателем и друзей, значит, узнавать перестал…
— Ну почему же, я…
— Ладно, — милостиво говорит бас, — сейчас за тобой придет машина, садись, ждем тебя к обеду.
— Погодите, — взмолился я, — ну вы хоть букву скажите!
— Букву? Ха-ха… Ну, букву можно… Зэ… Загребельного помнишь?
— Виктор! —
Но в трубке уже отбой.
И вот я иду по дорожке, усыпанной красным песком, по бокам пламенеют огромные, нахальные, до одури пахучие цветы, а впереди, у открытой веранды большого двухэтажного особняка, стоит, заложив руки за спину, тучный лысеющий мужчина в просторном домашнем костюме и, откинув голову, торжествующе улыбается, глядя на меня.
В этом повороте головы да в прищуре насмешливых глаз мне увиделось что-то знакомое, но только тогда, когда он расставил руки мне навстречу, я окончательно понял, что это Виктор.
Мы обнялись, и я ощутил его тугой выпирающий животик.
— Растолстел же ты!..
— Есть немного… — проговорил он без особого сожаления и отодвинул меня, чтобы рассмотреть получше.
— Ну, а ты все такой же, не меняешься…
Он подозрительно рассматривал меня, хитро прищуриваясь, словно я сделал что-то не совсем приличное тем, что мало изменился. А я против воли все поглядывал через открытую дверь в глубину дома, туда, где мне мерещилась женская фигура.
— Ну входи! Входи! — Он широким жестом увлек меня к двери, и в это время из дома вышла женщина в ярко-красном платье.
«Инка!»— чуть не вырвалось у меня, но, благо, я вовремя сдержался.
Какая там Инка!
Передо мной стояла дебелая дама с надменно-красивым, властным лицом, правда, несколько смягченным гостеприимной улыбкой.
— Знакомься, моя жена, — сказал Виктор.
— Много о вас слышала, — сказала приветливо женщина. — Вы учились вместе в школе…
— За одной девушкой когда-то ухаживали, — хохотнул Виктор. — Обсерваторию помнишь? Ну да ладно, рассказывай о себе.
Мы сели в низкие кресла возле такого же низкого, неправильной формы столика и закурили. Жена Виктора с интересом разглядывала меня, ожидая, как видно, чего-то необычайного. А у меня почему-то отпало всякое желание говорить, вдруг испортилось настроение, и я никак не мог понять, о чём я должен рассказывать.
— Да что вам сказать, — тянул я безо всякого энтузиазма, — вот пишу, ездить приходится…
— Слушай, а ведь, говорят, жизнь у вас, писателей, страшно интересная. — Виктор наклонился ко мне. — Все время кто-то… чего-то… — Он покрутил в воздухе растопыренными пальцами и подмигнул мне левым глазом. Правая бровь при этом вздернулась. И тут я вспомнил, как когда-то хотел съездить по этой брови. Вспомнил, и как-то легче стало. Засмеялся.
— Ты чего? — пробасил он. — Не бывает, что ли?
— Бывает. Все бывает. Я ведь сегодня по телевидению выступал, устал… Ты-то как живешь, что делаешь? Я же ничего не знаю…