Планета МИФ
Шрифт:
Плывущие листья
— Через полчаса у меня лекция в Академии, — сказал Аллан Хотите, поедем вместе?
Я согласился. Мне давно хотелось побывать на его лекциях в Академии Космонавтики, но все никак не получалось — то он был в экспедиции, то я был загружен работой.
— Тогда подождите минуту, Виктор. Я сейчас. Переоденусь только.
Он вышел и буквально через минуту вернулся в парадной форме — светло-сером облегающем костюме из мягкой ворсистой ткани с бледно-голубыми
В сочетании с его ослепительной сединой, моложавым лицом и гибкой атлетической фигурой все это было очень красиво. Я откровенно залюбовался им. Он заметил это и смутился.
— Ненавижу этот парад! Гораздо лучше чувствую себя в рабочей форме. Но нельзя, не разрешается.
Он быстро собрал нужные кассеты, уложил их в плоскую металлическую коробочку, напоминающую древний портсигар, сунул ее в боковой карман. Надел на запястье радиобраслет, взял в руки берет из той же мягкой светло-серой материи.
— Ну вот и все. Поехали.
Мы вышли в горизонтальный лифт, проехали минут пять, перешли в вертикальный лифт, и он вынес нас на среднюю площадку башни. Здесь уже ждала дежурная авиетка.
Молоденький сияющий пилот, видимо, счастливый тем, что ему выпало везти самого Аллана, распахнул дверцу, усадил нас в кресла.
— В Академию? — спросил он, не сводя восторженного взгляда с Аллана.
— Да, да… И побыстрей, пожалуйста. В нашем распоряжении двадцать минут.
— Я мигом, оглянуться не успеете.
— Мигом не надо, — улыбнулся Аллан. — Лети на второй скорости.
Мы мягко оторвались от башни, описали дугу над морем и полетели в глубь полуострова, в сторону Старого Крыма, где прямо в центре лесного массива, в окружении могучих многолетних платанов, стояли корпуса Академии.
Когда мы разворачивались над морем, Аллан указал мне на скалу, напоминающую гордый профиль человека.
— Скала Волошина. Помните? «И на скале, замкнувшей зыбь залива, судьбой и ветрами изваян профиль мой…»
— Интересно, — я вгляделся в темный утёс, — фантазия поэта загипнотизировала десять поколений людей. И все верят, что это на самом деле его профиль.
— А это действительно его профиль!
— Ну да? Вы что, сверялись?
— Сверялся. По автопортретам. Он же еще и художник был отменный. Вот напомните, я вам покажу его акварели.
— Художник мог невольно подпасть под влияние природы, — сказал я.
— Это, конечно. — согласился Аллан. — Художник всегда под влиянием природы. Но и она тоже чувствует художника. Вы не верите?
— Мистика!
— А я верю. И я вам докажу, вот увидите…
Мы приземлились на посадочной площадке, расположенной прямо посреди лесного массива, и тут же
— Ну вот и отлично, — сказал Аллан. — Кажется, вовремя. Спасибо! — поблагодарил он пилота.
Тот покраснел, как девушка, и вдруг достал из кармана комбинезона плоский кружочек с яркой наклейкой. Я сразу понял, в чём дело: последний мой книгофильм об Аллане. Парень застенчиво протянул его Аллану и попросил:
— Надпишите, пожалуйста.
Я уже привык к этому и не удивлялся.
— Нет уж, — сказал Аллан. — Сначала пусть автор оставит свой автограф… Если найдет место.
И он, улыбаясь, выставил свою ладонь, на которой красовался кружочек. На обратной стороне его я с удивлением обнаружил свое изображение.
— Простите, я не знал, — проговорил пилот, пожирая меня глазами.
Поистине слава моего друга начинала осенять и меня.
Я расписался кое-как под своей крошечной цветной фотографией в ярко-голубом овале. То же самое сделал Аллан на лицевой стороне под своим изображением.
— О! Вы даже не представляете себе, какой это для меня подарок! — запинаясь, проговорил парень, пряча кассету в нагрудный карман, — Это ведь на всю жизнь!
— Ну уж на всю! — Аллан притронулся ласково к его плечу. — Желаю тебе пересесть на ракету.
Мы поехали через лес.
Была славная осень, деревья стояли притихшие, отяжелевшие под грузом увядающей листвы. Подсвеченные солнцем, охваченные багряно-желтым огнем осени, они наполняли душу сладостной печалью.
Возле небольшой речки, почти ручья, через который перекинулась, окунув ветви в воду, старая ива, Аллан попросил остановиться. Мы вышли из машины, подошли к этой иве. По воде плыли опавшие листья. Они цеплялись за ветви плакучей ивы, останавливались, кружились и плыли дальше.
— Вот здесь прошла моя юность, — вдруг сказал он. — Когда я учился в Академий, я часто приходил сюда, очень любил это место… Оно мне дом напоминало.
Он спустился к воде и, придерживаясь одной рукой за почерневший ствол, опустил другую в воду, выловил небольшой листок, подержал его на ладони, улыбнулся чему-то, достал платок, завернул в него лист.
— Поехали, — сказал он.
Потом, уже в машине, когда мы подъезжали к главному корпусу Академии, я спросил его, как это решились разместить жилые и учебные помещения прямо тут, в лесу, а не на жилом ярусе Города.
— Сделали исключение для будущих космонавтов, — объяснил он. — Было специальное решение Высшего Совета. Люди, которые покидают Землю, должны хорошо помнить, какая она.
Мы прошли по длинному пустому вестибюлю, уставленному кадками с пальмами, поднялись на второй этаж, подошли к двери с надписью «Зал № 9».