Планета мистера Сэммлера
Шрифт:
— Умереть и не сказать, куда он их спрятал?
— Ага. — Похоже было, что столь четкое выражение ее мыслей слегка пристыдило Шулу.
— Это его дело. Элия сделает так, как он считает нужным. Я полагаю, Уоллес просил тебя помочь ему найти тайник.
— Да.
— И что, он обещал тебе вознаграждение?
— Обещал.
— Я не хочу, чтобы ты впутывалась в это дело. Держись от него подальше.
— Принести тебе тост с маслом, папа?
Он не ответил. Она удалилась, унося с собой его мокрые ботинки.
Несколько маленьких самолетиков с урчанием и фырканьем кружили в небе над Нью-Рошелью. Возможно,
— Это Уоллес, точно. Он говорил, что собирается лететь на «сессне».
— Я тоже полагаю, что это Уоллес.
— Хотел попробовать свой аппарат над знакомыми местами.
— Эмиль, я ждал вас, чтобы поехать на станцию.
— Конечно, мистер Сэммлер. Только поезда сейчас ходят редко. А как мистер Гранер? Вы что-нибудь знаете?
— Я звонил ему, — сказал Сэммлер. — Никаких перемен.
— Я с удовольствием отвезу вас в город.
— Когда?
— Очень скоро.
— Это помогло бы сэкономить время. Мне надо заехать домой. Вы не собираетесь на аэродром за Уоллесом?
— Он хочет приземлиться в Ньюарке и доехать автобусом.
— Вы думаете, он знает, что делает, Эмиль?
— Если б у него не было прав летчика, ему бы не позволили летать.
— Я имею в виду не это.
— Он из тех ребят, которые хотят идти по жизни своей дорогой.
— Я не вполне уверен, что он всегда знает, куда идти…
— Он выясняет это по дороге. Он говорит, что так делают «художники действия» [12] .
— Хотелось бы верить, что все сойдет хорошо. Ему бы не следовало летать сегодня. Его чувства, каковы бы они ни были — соперничество с отцом, горе или что другое, — могут сослужить ему плохую службу.
12
"Action painters» — направление, возникшее среди американских художников в середине XX века; культивировало стихийную энергию цветовых пятен и стремилось свести живопись к регистрации подсознательных импульсов или системе знаков
— Будь это мой отец, я бы сейчас был в больнице. Но теперь все не так. Нам, старикам, приходится с этим мириться.
Приподняв кепку так, чтобы тень от козырька падала на глаза, Эмиль следил за жужжащим самолетом. Он открывал взгляду весь свой длинный, широкий у основания ломбардский нос. Хищное лицо, типичное лицо жителя северной Италии. Кожа туго облегала кости. Может быть, и в самом деле, как утверждал Уоллес, когда-то он был Эмилио, лихой шофер знаменитых мафиози. Но сейчас он достиг возраста, когда у крепко сколоченных людей появляются первые признаки старческой хрупкости. И осанка не та, и плечи поникли, на затылке залегли грубые складки. Он прочно связан с замечательным, почти совершенным средством передвижения по земле.
— Видно, он хочет сделать снимки с разной высоты. Вон как низко летает.
— Хорошо, если он не ударится о дом.
— Он мог бы сравнять счет после того потопа, что он тут устроил. Может, он хотел бы переплюнуть себя самого?
Мистер Сэммлер вытащил из кармана сложенный носовой платок и сунул его под очки прежде, чем снять их, чтобы скрыть от Эмиля изуродованный глаз. У него больше не было сил вглядываться, глаз начал слезиться.
— Как знать, — сказал Сэммлер. — Вчера он заявил, что это его подсознательное Я открыло не ту трубу.
— Да, он и со мной тоже так разговаривает. Но я служу в этой семье уже восемнадцать лет, и я-то уж понимаю, что к чему. Он очень беспокоится за доктора.
— Я тоже так думаю. Вы правы. Но этот самолетик… Похож на гладильную доску со взбивалкой для яиц. Эмиль, у вас есть семья, дети?
— Двое. Уже взрослые, окончили школу.
— Они вас любят?
— Делают вид, что да.
— Это уже кое-что.
Пожалуй, он не попадет в Нью-Йорк вовремя. Да еще Элия просил привезти вырезки из газет — это тоже задержка. Но об этом он будет думать потом. Самолет Уоллеса загудел громче. Рев прямо-таки раскалывал череп. У Сэммлера от грохота заболела голова. Искалеченный глаз ощутил напор кровяного давления. Воздух раскололся надвое. С одной стороны — эта ревущая гадость, с другой — свежий ветер и обманчивая ясность весеннего дня.
Грохочущий, сверкающий, яркий, как яичный желток, маленький самолет, вспарывая воздух, сделал еще один, совсем низкий, круг над домом. Деревья закачались и заскрипели.
— Он сейчас разобьется. Следующий раз он ударится о крышу.
— По-моему, ниже уже нельзя, если при этом еще и фотографировать, — сказал Эмиль.
— Он наверняка спускался ниже дозволенной высоты.
Самолетик спирально взмывал вверх, становясь все меньше и меньше; он был уже едва слышен.
— Он чуть не сбил трубу.
— Похоже было, но только снизу, — сказал Эмиль.
— Не следовало разрешать ему летать.
— Ну вот, улетел. Может, дальше все будет нормально.
— Мы уже можем ехать? — спросил Сэммлер.
— Я должен в одиннадцать часов привезти уборщицу. По-моему, звонит телефон.
— Уборщицу? Шула дома, она ответит, если это телефон.
— Шулы нет, — сказал Эмиль. — Я встретил ее, когда подъезжал к дому. Она шла по дороге с сумочкой.
— Куда шла?
— Не знаю. Может быть, в магазин. Пойду сниму трубку.
Звонили Сэммлеру. Это была Марго.
— Марго? Алло?..
— Мы открыли эти ящики в камере хранения.
— Ну, и что там оказалось? Все, как она сказала?
— Не совсем, дядя. В первом ящике была Шулина хозяйственная сумка, а в ней всякий обычный хлам. «Крисчен сайенс монитор» недельной давности, какие-то газетные вырезки и несколько старых номеров «Лайф». Кроме того, большая пачка листовок студенческих революционных групп. Какое-то «студенческое демократическое сопротивление». Доктор Лал был шокирован. Он очень расстроился.