Планета отложенной смерти (сборник)
Шрифт:
— Мне до смерти надоело врать, — сказал он Антону наедине в интеллекторной. — Я никогда в жизни не врал так много. Чувствуешь себя последней сволочью. И тошнит.
— Но капитан! — искренне удивился Антон. — Разве вы им в чем-нибудь наврали сейчас? Вы были очень убедительны, вы не сказали им ни слова лжи, кроме…
— Вот именно, кроме. Таиться от собственных людей, когда они должны мне верить, верить каждому моему слову. Я за них отвечаю, я надеюсь на них, это мои люди, мои друзья…
Внезапно он взорвался — почти в истерике:
— Что там эти твои чертовы «стрекозы», Антон? Почему они молчат? Почему не предупредили об избиении — ведь наверняка все готовилось в доме
— Аугусто знает или подозревает, что мы за ним следим, — ответил Антон. — Пока ни одной «стрекозы» он не обнаружил, но, может быть, просто на всякий случай он принимает меры предосторожности. Я мог бы заслать больше «стрекоз», но, мы уже говорили об этом, тогда повысится риск их обнаружения. А вот если он обнаружит…
— Да-да, я знаю. Но что-то надо делать. Что-то надо поскорее делать. Иначе все рухнет. Куаферы уже глядят на меня волками.
— И на меня тоже, — сказал Антон.
Несмотря на недостаток времени, несмотря на очередную задержку с пробором, не такую, правда, страшную, как первую, но все равно потребовавшую от всех куаферов полного напряжения сил и новых интеллекторных коррекций всего плана работ, Антон все же занялся тщательным анализом информации, поступившей от «стрекоз». Спустя неделю появился первый результат.
— Смотрите-ка! — сказал он Федеру, кивая на экран.
— Что там?
В главе «Анализ частных разговоров между подчиненными Аугусто» среди множества пустых выводов, сделанных интеллектором, таких, скажем, как: «Второй помощник Аугусто Остин Саппа окончил в детстве Йельскую автошколу» или: «В позапрошлом году Аугусто сильно подвернул себе ногу и с тех пор боится вывихов», красным шрифтом было выделено:
«Нападение на куаферов (04.07.00.17.11) готовилось с ведома Аугусто».
— А то я не знал, — кисло прокомментировал такую удачу Федер.
— Вы не понимаете, капитан, — заторопился Антон. — Этот вывод сделан на основании разговоров, записанных до нападения!
— Ну и что?
— Ну как же! Это значит, что «стрекозки» наши работают, что можно было, действительно можно было предугадать нападение. Просто мы не делали тотального анализа, вот и…
— Ну а стукачи? Что насчет стукачей?
— Я уверен, капитан, все они там, только надо немножко подождать. Сами понимаете, тотальный анализ…
— Я понимаю, что ждать нам нельзя. Нет у нас с тобой времени. Стукачей мне давай!
Но со стукачами возникли проблемы. Главный интеллектор никак не мог определить, кто из куаферов, кроме попавшегося по чистой случайности Мери-Мо, работает на Аугусто. Единственное, что он смог установить за неделю работы, да и то в самых туманных выражениях, так это то, что информаторы у мамутов есть, но сколько их, кто они, как передают информацию — оставалось неизвестным. И по прогнозам интеллектора, из имеющихся данных вычислить это не представлялось возможным.
Между тем Федер был совершенно прав — времени на ожидание больше не оставалось. Пробор стопорился, и это грозило его полным провалом. Провал же означал конец всем планам мести. Куаферы выматывались на своих коррекциях, на контролях и макровпрыскиваниях, жутко недосыпали, работали уже чисто автоматически, даже не думали, казалось, ни о чем, кроме работы. Леса, болота, уже утратившие свою ядовитость, проплешины, потом опять леса, потом опять болота, опять проплешины, немного беспокойного сна, немного еды в молчании, и опять все сначала — леса, и проплешины, и болота. Работа над планом бунта почти не велась — заговорщики часто засыпали во время ночных обсуждений, но и в бодрствующем состоянии были тупы, молчаливы и только кивали головами, если Федер к ним
Федер нервничал, он предчувствовал сокрушительный провал и, как следствие, неизбежную ликвидацию всей своей команды. Разговоры с Аугусто практически прекратились — тот ежедневно отправлял посыльных с приказами, поскольку прочих средств связи на Ямайке он из непонятного снобизма не признавал. Приказы его отличались все возрастающей безапелляционностью, тупостью и очевидной невыполнимостью. То он требовал засадить проплешины новокитайскими треугольными пальмами, то вдруг почему-то ему взбрело в голову включить в биосферу кобр, тао-ханьских шестиногих акул и саблезубых оленей; он также приказал уничтожить ветер и что-то сделать с дождями; заставлял чуть ли не ежедневно отчитываться в сделанном с приложением произведенных расходов, которые назавтра приказывал незамедлительно сократить, — Федер хохотал и неистовствовал, потом решительно направлялся к резиденции Благородного. Но в последнее время его допускали туда редко. Мамуты были с ним подчеркнуто и ненавидяще вежливы, «родственницы» при встречах непристойно хохотали («Эй, командир, а правда, что у тебя теперь только наплечники и встают?»). Что-то в стане Аугусто заваривалось очень недоброе.
Как-то пришел к нему Дональд, усталый, смурной, больше по привычке, чем из действительной симпатии сверкнул старомодным изумрудом зубов.
Дональд пришел с разговором. Когда-то, в самом начале своей командирской карьеры, Федер обожал, когда к нему с этим приходили. Он знал назубок, что ему скажут, он уже и реплики собственные наизусть выучил, до автоматизма, и мимику соответствующую включал бессознательно, подобно тому, как пилот спортивного вегикла переключает программы трассы, но все равно — слушал многажды слышанное, говорил многажды сказанное без всякого раздражения и даже наоборот — с непонятным самому себе удовольствием. Потом понял — стремился к успеху и любое его проявление приветствовал. А приход с разговорами — знак несомненного уважения.
Давно уже к Федеру никто просто поговорить не приходил. За исключением матшефа. Но с тем у Федера были особые отношения.
А здесь — пришел, приперся, измочаленный, отупевший Дональд и сказал что-то вроде: «Я, в общем, так, дай, думаю, загляну. Вроде как все-таки командир».
Подобные разговоры обо всем и ни о чем всегда начинаются с чего-то конкретного и относительно неотложного — неотложного, по крайней мере, настолько, чтобы прийти к человеку в неурочное время.
Дональд пришел во время, которое правильнее всего было бы назвать несусветным — после очередной ночной сходки, на которой куаферы притворялись, что они хотят устраивать заговор.
Придя в несусветное время, всполошив уже уснувшего было Федера, Дональд и сам немножечко растерялся. Он неуверенно остановился в дверях, неловко почесал лысеющую макушку, виновато поглядел на Федера и только потом простуженно проскрежетал:
— Тут я… это, командир… В общем, пришел вот… Словом, извини, разговор есть, а то опять забуду. Ничего, а?
— Ничего-ничего, проходи, садись, — сонно ответил Федер. Странное он тогда испытал чувство — дикая какая-то смесь злобной обреченности смертельного желания спать и радости от того, что вот, приходят все-таки, мерзавцы, с разговорами.