Планета призраков
Шрифт:
Его коллега, не менее известный ученый Копитар, пошел дальше: он отнесся к Ганке без всякого почтения, публично называя плутом, который может сфабриковать любую подделку, хоть из чешской истории, хоть из времен Александра Македонского.
«Молодые львы» яростно сопротивлялись, не стесняясь в выражениях и прямо намекая, что «старичье» уже давным-давно выжило из ума, а потому обращать на них внимание не следует – вышли в тираж маразматики… Группа у Ганки подобралась сплоченная, горластая и энергичная, навострившаяся мастерки использовать общественное мнение.
Тут, как нельзя более кстати, объявилась и четвертая древность: снова некто Циммерман обнаружил в переплете старинной книги листок пергамента, на котором в XII
Очень быстро Добровский заявил, что перед ним – очередная подделка под старину, причем довольно неуклюжая. Тем более что моментально выяснилось: этот самый Циммерман – большой друг и сослуживец Линды…
Зато как из-под земли выскочила «команда Ганки» и принялась кричать, что Добровский – выживший из ума болван, а «Любовная песня» на сто лет старше Краледворской рукописи. В конце концов общественное мнение приняло их сторону: усомниться в подлинности «Песни» автоматически означало бы усомниться в Краледворской рукописи, а уж на это никто из «будителей» пойти не мог…
Через несколько лет Добровский, будучи уже в преклонных годах, скончался – благодаря чему команда Ганки естественным образом избавилась от самого опасного противника. Вот тут уж молодое поколение развернулось на всю катушку. Они издали книгу, куда включили все четыре рукописи. Три из них, как мы помним, Добровский считал подделками, но возразить из могилы уже не мог… Естественно, книга была снабжена обширным предисловием, в котором команда Ганки горячо защищала подлинность всех четырех «древних рукописей» и вдосыта иронизировала над противниками.
Книгу оперативно перевели на несколько языков, она прогремела по Европе – а заодно и имена талантливых молодых ученых, столько сделавших для возрождения чешской культуры.
И тут прозвучал голос скептика. К великому сожалению для «молодых львов», принадлежал он не какому-то безвестному критикану, а упоминавшемуся уже Копитару, серьезному ученому из Венской библиотеки. Копитар и раньше сомневался в подлинности трех рукописей – а теперь во всеуслышание объявил, что считает подделкой все четыре. И Краледворскую в том числе…
Это было уже весьма серьезно. Однако команда Ганки приняла бой – слишком многое было поставлено на карту. В помощь себе они привлекли двух ученых постарше, с громкими именами: Фр. Палацкий считался лучшим в мире знатоком латинской и чешской палеографии, а второй, П. Шафарик, издал несколько весьма авторитетных трудов по филологии, этнографии, истории культуры, так что заслуженно числился звездой европейской величины.
Они и выпустили в 1840 году книгу «Древнейшие памятники чешского языка», в которой вдребезги разносили позицию и аргументацию покойного Добровского, дерзнувшего усомниться в подлинности этих самых древнейших памятников. Правда, кроме научных аргументов, пустили в ход и чисто эмоциональные: писали, что неведомый «сочинитель», если допустить его существование, должен был быть чересчур уж талантливым мистификатором, а такому в современной чешской действительности попросту неоткуда взяться. А тут еще подключился химик Корда, исследовавший чернила, которыми были написаны рукописи, и сделавший вывод: они «в высшей степени древние».
Так что атака была успешнейшим образом отбита. Посрамленные скептики вынуждены были отступить и сложить оружие. Соединенным авторитетом всех вышеперечисленных мэтров было доказано: все четыре рукописи – подлинные и только особо оголтелый враг народа чешского может своим поганым языком изрыгать нечто подобное…
Задолго до того специально «под Краледворскую рукопись» был создан Национальный музей. Теперь же культ
Сам Ганка стал, без преувеличения, национальным героем. Он много лет занимал довольно скромный пост хранителя библиотеки Чешского музея – но к нему туда вереницей тянулись приезжие гости из славянских стран. Список посетителей, сохранившийся в «памятных книгах» музея, заставляет почтительно снять шляпу: Тургенев, Майков, Аксаков, Петр Вяземский, Гоголь… В России Ганку обожали не только восторженные литераторы, но и столпы высшей бюрократии вкупе с руководством Академии Наук. Его наградили несколькими российскими орденами, избрали членом Академии, которая, кроме того, удостоила Ганку сначала серебряной медали, а потом и большой золотой – «за заслуги в славянских древностях и литературе». Одним словом, как в старом анекдоте: «Жизнь удалась».
Вот только порой, время от времени, случались… гм, некоторые казусы. Ганка по своей привычке обнаружил как-то очередную средневековую чешскую рукопись, песню «Пророчество Либуше» – но очень быстро выяснилось, что это его собственное творчество. Шума поднимать не стали: решено было считать, что знаменитый ученый просто-напросто неуклюже пошутил без всяких корыстных целей. С каждым может случиться.
Второй случай был гораздо серьезнее. Неугомонный Ганка с торжеством предъявил ученому миру обнаруженный им средневековый латинский словарь «Матер верборум» – рукопись ХIII века. Она была битком набита так называемыми «глоссами» – толкованиями или переводами архаизмов иностранных слов, словосочетаний… И, что важнее, многие из глосс присутствовали в Краледворской и Зеленогорской рукописях.
Вот только очень быстро обнаружилось, что с рукописью долго и старательно работал неизвестный фальсификатор самого что ни на есть новейшего времени. Около восьмисот глосс (в том числе и все до единого те, что доказывали подлинность двух рукописей) были мастерски вписаны на выскобленные места буквально позавчера…
Против Ганки не было ни малейших улик, а потому ученый мир пошел по линии наименьшего сопротивления: решили, что Ганка по простоте душевной принял за подлинник фальшивку-словарь, подделанный каким-то неизвестным злоумышленником. Недосмотрел чуточку, оказался излишне доверчивым.
Однако после пятнадцати лет совершеннейшей безмятежности и всеобщего преклонения перед «древними памятниками чешской изящной словесности» над Ганкой вновь стали сгущаться тучи. Некогда он сам, будучи совсем молодым, нещадно громил «закосневшее старичье». Теперь сам угодил в ту же ловушку: выросло новое молодое поколение исследователей, уже не питавшее к «великому Ганке» мистического трепета. Эта-то дерзкая молодежь, в свой черед, и ринулась в атаку. Один из активнейших скептиков, молодой ученый Фейфалик при поддержке единомышленников потребовал создать специальную комиссию для проверки кое-каких «национальных сокровищ», когда-то представленных Ганкой. На все четыре рукописи молодые нахалы пока что не покушались, ограничившись тем, что объявили поддельной одну только «Любовную песнь короля Вацлава».