Планета Райад. Минута ненависти или 60 секунд счастья
Шрифт:
— Что было потом? — я не заметил, как мы миновали рынок на площади и подошли к шлагбауму, за которым начинаются руины. Млеющие на пригревающем солнце контрактники, облокотившись на мешки с песком, с любопытством разглядывают Ольгу.
— А потом мы переехали в Грозный. Тогда это был очень красивый, цветущий город. Маленький Париж, так здесь говорили.
— Да, я слышал.
— Бабушка и дедушка остались в Москве. Они поругались с мамой и почти не общались. Отец стал работать заместителем гендиректора в строительной компании, а мама сначала сидела дома, как и подобает жене чеченца. Это ей не нравилось. Со временем начались скандалы. Отец разрешил ей устроиться в школу обыкновенным преподавателем музыки, но этого ей было недостаточно, конечно. Бабушка с дедом умерли. Мама продала их московскую квартиру, но началась перестройка, и деньги прогорели.
Мне известно про тот период. Тогда нечеченские семьи вытеснялись, вплоть до убийств. И не только русские. Многие стали уезжать, пытаясь продать квартиры, но их никто не покупал. На стенах домов часто можно было встретить надпись: «Не спешите покупать квартиры у Вани и Маши, они все равно будут наши». Русских выгоняли с работы, убивали, насиловали, выбрасывали из окон собственных квартир, вешали во дворах, отбирали имущество, угоняли в рабство. В почтовых ящиках русские находили «письма счастья»: «Русские, не уезжайте! Нам нужны рабы и проститутки!» Все это мне неоднократно рассказывали бежавшие из этих мест люди, с которыми встречался во время съемок репортажей. Непонятно, как Ольга с матерью выжили в этом кошмаре. Словно прочитав мои мысли, Ольга сказала:
— Нас не тронули, потому что отец чеченец и семья русская только наполовину. Но не всем так повезло.
— Ты сегодня отцу в Москву звонила? — наконец, не удержавшись, спросил я.
— Да. Думаю, теперь уже мама готова уехать. Хочу попросить его помочь.
— Где же вы живете сейчас?
— Там же, где и жили до войны. В Октябрьском районе, на Фонтанной улице.
— В руинах?! — вырвалось у меня.
— Да, от дома мало что осталось, — Ольга горько усмехнулась, — мама работает здесь, в Центральной комендатуре, секретарем в Доме правительства. Я иногда помогаю ей перебирать бумаги. А в свободное время подрабатываю переводчиком и заодно проводником для западных журналистов.
— Так ты переводчик?
— Вообще-то я немного художник и хотела стать дизайнером интерьеров. Но не сложилось, как видишь, — она снова повела головой в сторону руин, — при таком экстерьере интерьер невозможен. А английский выучила просто так, чтобы занять себя чем-то и не думать о войне. Мне иностранные языки всегда легко давались. Еще на итальянском говорю. Только итальянцев я здесь что-то не видела.
— И чеченский знаешь?
— Конечно, знаю. Я же выросла здесь.
— А с нами можешь поработать? Проводником, если понадобится?
— Могу, конечно, если платить будете, — Ольга строго посмотрела на меня. — Западные телеканалы хорошо платят.
— Будем, конечно, нам выделяют для этого деньги. Только…
— Что только? — Ольга уловила недоверие в моем взгляде.
— Прости за прямоту, сколько тебе лет?
— Я не стану кокетничать, — она улыбнулась. — Мне двадцать четыре.
— Честное слово, я бы не дал больше восемнадцати.
— Да ладно, это в маму. Она очень моложавая. Такая конституция. А у нее от бабушки. А бабушка всегда молодо выглядела в свою маму и так далее, — Ольга засмеялась. — Меня и сейчас иногда за школьницу принимают. Ну, мне пора, — Ольга в который раз посмотрела на руины и вздохнула. Видно, что ей совсем не хочется туда возвращаться. Находясь на базе, она ненадолго забывает о кошмаре, в котором живет уже много лет.
— Как же ты добираешься до дома? — спросил я и вдруг заметил стоявшую неподалеку грязную «шестерку» с тонированными стеклами. На капот машины облокотился совсем юный чернявый парень с бледным, болезненным лицом. С хмурым интересом он наблюдает за нами.
— Это Рустам, — сказала Ольга, перехватив мой взгляд. — Он живет в нашем подъезде и иногда по-соседски подвозит нас с мамой.
Парень явно
— Ты заходи в любое время, если нужно будет позвонить, — предложил я ей. — Если меня не будет, техники в курсе. Они тебя уже видели. А о гонорарах проводника договоримся!
— Хорошо, — улыбнулась Ольга и зашагала в сторону машины.
Ночью «саушки» снова принялись ровнять горы. Строительный вагончик, в котором спим мы с Гусем и Иваном, вздрагивает от каждого выстрела гаубиц и будто поеживается, когда над ним со стороны Ханкалы с протяжным свистом пролетают тяжелые, начиненные смертью металлические болванки. За окном повалил снег, и Вермут с Вискарем жалобно подвывают у крыльца в тон пролетающим снарядам. Пришлось открыть дверь и впустить собак в вагончик. Темными мохнатыми клубками ворвались они в сени и уселись на специально отведенные для таких случаев места. Высунув языки, горячо и часто задышали, благодарно сверкая в темноте глазами. Где-то далеко в горах слышны глухие, ухающие, словно из-под земли, разрывы и доносится едва различимый стрекот вертолета. Это он наводит артиллерию на цели, зависнув над горами, с помощью тепловизора выискивая теплокровных существ. На экране тепловизора тела животных и людей загораются красным. Большое скопление двуногих красных существ ночью означает банду боевиков. Туда и летят снаряды.
— Ну наконец-то, спят усталые игрушки! — бормочет Гусь. — Я уже без этой музыки и не засыпаю, она для меня вместо «Спокойной ночи». Дружок, а хочешь, я расскажу тебе сказку? — обращается он к Севрюгину и пинает его кровать. В ответ из-под одеяла раздается сонный мат техника.
— Ну, как хочешь, — говорит Гусь и мгновенно засыпает.
Я думаю об Ольге. Вспоминаю изящные ушные морские раковины. Спелые черешни карих глаз, локоны каштановых волос, изгиб тонкой шеи. Раковины. Ушные. Морские. Ну конечно, морские! Ведь и кровь человека по составу близка к морской воде. Создатель всего, что есть на этой Планете и во Вселенной, един. Во всем живом есть одни и те же химические элементы, повторяемость линий. В нас природа — и мы в природе.
Думаю о том, что сейчас делает Ольга в своем полуразрушенном войной доме, где нет ни тепла, ни воды, ни нормальной еды. Куда в любое время могут вломиться какие-то подонки и сделать с ней и матерью все что угодно. Захотелось хоть как-то помочь Ольге, но я не знаю как.
В прежних военных командировках я никогда не думал о мирных жителях. То есть искренне сопереживал им, делая материалы про жизнь обычных людей на войне, но никогда не пропускал через себя их боль и проблемы. Старался не знакомиться без необходимости и интересовался дальнейшей судьбой только в случае, если из этого мог получиться репортаж. Будешь слишком эмоционально сочувствовать одним — не сможешь рассказывать о других. Журналист должен быть беспристрастен и иметь холодную голову. Он простой рассказчик, который обязан максимально объективно описать ситуацию. Я давно понял — если позволю себе слишком проникнуться чьим-то горем, не смогу писать. Так же, как врач не сможет оперировать. Здоровый цинизм и юмор — буфер, который всегда меня выручал. Встретив Ольгу, я незаметно для себя нарушил одну из важнейших заповедей репортера-стервятника. Я думаю об Ольге. Странно, но мысль о том, что они с матерью ночуют в руинах, мешает мне заснуть.
Чтобы отвлечься, пытаюсь представить, как выглядит их жилище сейчас и как выглядела комната Ольги до войны. Плюшевые игрушки, всякие девчачьи штучки и, конечно, пианино. Пианино обязательно должно быть… Ушные раковины. Идеальные спирали. Вселенная. Раковины. Морские…
Ольга появилась на базе через два дня. Все это время, выезжая на съемки в город или возвращаясь с них, я с надеждой смотрел в сторону КПП — не мелькнет ли синий, отороченный мехом, капюшон?
Я перегоняю в Москву материалы об уничтожении федералами подпольных нефтеперерабатывающих мини-заводов и о бунте контрактников в одной из военных комендатур Грозного. Солдаты сложили оружие и отказались воевать, потому что финансисты не выплачивают им положенных «боевых» денег, требуя «откаты». Руководству этот материал нравится особенно. Это бомба, и когда она рванет в эфире, непременно будет грандиозный скандал, а это принесет каналу дополнительные рейтинги.