Планета–тайга: Я живу в заонежской тайге. В медвежьем краю
Шрифт:
С травы сходит роса, выше и жарче плывет над головой солнце. Высокое солнце должно обещать тишину и полуденный покой в тени. Но летом в лесу нет полуденного покоя — его уничтожают слепни…
Слепней у нас почему-то называют оводами, именно оводами, а не оводами. С высоким солнцем овода сваливаются на стадо и доводят его до состояния буйного помешательства. Сначала только усиленная работа хвостами выдает приближение грозы. Потом по бокам, по спинам животных проносится нервный тик. Дальше хвосты поднимаются трубой, и вслед за первой выведенной из себя коровой все стадо срывается с места и мчится бог весть куда.
От оводов спасает только вода, озеро,
Но обезуметь стадо может не только от оводов. Вывести из равновесия, казалось бы, равнодушных ко всему животных могут чужие собаки и даже зайцы.
Своих и чужих собак коровы различают превосходно. Знают они псов и из соседних деревень и относятся к ним с таким же безразличным равнодушием, как и к своим придворным Шарикам и Копейкам. Но зато чужим собакам не спускается ничего. С протяжным победным мычанием коровы бросаются на незнакомого пса, и худо той собаке, которая по глупости или по незнанию вовремя не отступит.
Пожалуй, эта агрессия коров ведет свое начало еще с тех далеких времен, когда они назывались дикими животными, не знали заботы человека и вынуждены были защищать сами себя от нападения хищников. Сейчас дикие времена коровами позабылись, не каждая из сегодняшних Ракет и Планет знает волка, но инстинкты живы, и за их живучесть приходится расплачиваться чужим собакам и подвернувшемуся под копыта зайцу… Зайца коровы гоняют самозабвенно, окружают кольцом, и только чудо может спасти косого от азартных «охотников».
Сегодня к стаду чужие собаки не подходили, не подвернулся нашим телушкам и заяц, уже август — и нет оводов. Правда, в лесу есть рыжики, но с берез и осин на днях начал падать лист, и теперь редко какие отважные коровы забредут в тайгу. Падающий лист, его шорох пугают животных, телушки останавливаются, вертят головой и отступают из леса после каждой струйки ветра… Сейчас пасти скот легче, но вместо грибов и оводов появилась новая забота — звери. Звери есть. Летом их почти не было слышно, но сейчас, к осени, медведи и волки могут невзначай посмотреть в сторону стада… Когда стадо затихнет, спустится к озеру, я ненадолго пойду в лес, чтобы по мокрой дороге узнать, не проходили ли сегодня поблизости волки…
Волки могут и совсем не подойти к стаду, но они есть. Вчера за озером близко подала голос волчица. Правда, ей никто не ответил: ни волк, ни волчата, — но волчата в этом году были, уже попадались следы волчьей семьи, да и коровы, зашедшие слишком далеко, не раз поспешно возвращались обратно к пастушьему станку.
Станок пастуха совсем нехитрое сооружение. Несколько березовых или осиновых стволиков, да иногда такая же березовая спинка, как у лавочки. Станок всегда установлен там, откуда можно хорошо видеть и слышать по колоколам все стадо, куда телушкам еще разрешается заходить и где, наконец, можно остановиться, встать и самому. У станка под вечер разводится огонь. Огонь невеликий — только для того, чтобы вскипятить чай да еще посмотреть на медленные язычки небольшого пламени…
Волчьих следов на дороге не оказалось. Прошел еще один день, прошел тихо. Кого благодарить за это? Себя? Себя не принято. Может, того дедку, который еще весной отпустил
Отпуск в пастухи редко когда берется у самого лешего — в нужное время лешего никогда нет рядом, но где-нибудь в соседней деревушке есть старый, но еще крепкий и памятливый дедка…
Таинство обряда не всегда повторяется точь–в–точь. Иногда дедка дает читать список отпуска тебе, иногда перечисляет твои обещания сам. Ты молчишь, слушаешь и чаще, ничего не говоря, не обещая старику, просто уходишь в свою лесную дорогу.
Я брал отпуск совсем по–другому… Дедка не доставал никакой бумажки, не возводил руки к лику святого и даже не уговаривал быть повнимательней. О нашей беседе осталась у меня просто хорошая память, будто перед дальней дорогой я выслушал очень нужные советы, а уж никак не нравоучения… Тогда я уходил в лес надолго и по пути зашел попрощаться к человеку, который и раньше помогал мне добрыми советами, зашел, совсем не зная, что у этого дедки всегда берут отпуск пастухи. От старика я ушел легко, запомнив все, что говорил мне он о рыбных местах, о волне и ветре, о том, как не пересушить рыбу и как заранее знать бурелом… Все это были нужные и полезные советы. И сейчас у станка, рядом с вечерним костром, я перебираю в памяти все известные мне статьи отпуска, статьи–обещания пастуха, и снова и снова обдумываю их…
…Не баловать с девками, не ломать дерево, не брать ягоду, не брать гриба, не знать крови… Рядом с моей сумкой на дереве висит старая безотказная двустволка. Но двустволка в этом году около стада еще ни разу не стреляла. А если случится выйти зверю, что тогда? Тогда первый выстрел будет только по елкам. Почему? Из-за списка, из-за статьи «не знать крови»? Наверное, нет. Зачем бить зверя, когда он может просто уйти, поняв предупреждение? Не будет стрелять ружье в зверя еще и потому, что сейчас зверь линный, негодный. А птица? Птицу здесь не бьют из ружья. Тогда в кого же стрелять?
А если другой человек, с другими мыслями пойдет к стаду, пойдет, не уяснив себе, что пастуху нельзя быть жестоким, нельзя попусту ломать деревья, колотить скот и отвлекаться за другим делом, будь то ягоды, грибы рыжики или кокетливые красавицы? Наверное, для такого человека и существуют статьи отпуска, существуют обязанности и ограничения, без соблюдения которых человек не имеет права брать на себя ответственность за тех коровушек, которых доверили пастуху жители деревни. Ну, а если у человека все-таки нет совести, если он может нарушить отпуск и своим невниманием принести людям беду, как тогда? Тогда уже сам леший, что бродит где-то рядом, должен сказать свое слово. Но в хорошей деревне не положено нести сор за огород и идти на пересуд к каждому лешему — и негодного пастуха, халюзу, рассчитывают сами.
Телушки совсем близко подошли к станку, обступили меня, собак и, наверное, уже ждут, когда я поднимусь и пойду в деревню… Стадо возвращается домой чуть усталым, сытым шагом. Немного упрямится бык. Бык злой. Он рос не здесь. И где-то там, в другом месте, не очень мирный человек обучил его злости. Пока мы обходим быка стороной, но с каждым днем расстояние между животным и людьми сокращается. Бык давно уже не ворошил наши станки, не бросался на пастухов, присевших у костра. Да совсем и не страшно, если он даже бросится, — у быка в ноздрях кольцо, по кольцу можно ударить батожком, и бык остановится, а уж в крайнем случае можно ухватиться за кольцо руками. Но зачем пускать в ход палку? Скоро бык успокоится сам, совсем перестанет припадать перед нами на колено и упрямо рыть землю крутым рогом…