Пластиглаз
Шрифт:
Председатель гвоздил вопросами, как станковый гранатомёт.
Пахоменко согласно кивнул:
– Пишет, что дорога была пуста, и тут же, следующая строчка - аудиовизуальный контакт с нарушителями! Целую свору ведь повязали мы на следующее утро - пятьдесят шесть человек. Правда, - с сожалением добавил обвинитель, - шестнадцать из них пришлось отпустить после выяснения обстоятельств. Те в гулянье не участвовали, стол да постельку молодым готовили. Легко отделались, в общем: Но не в этом дело. А он такую кодлу, да ещё на угнанном самолёте по полю, как на тракторе, рассекающей, не сразу заметил:
– Ну, давайте всё же учитывать творческий склад характера и личности Роберта Ивановича, - вмешался адвокат.
– Всё-таки лауреат Государственной премии, не будем забывать с вами...
Рождественский обрадовано и благодарно кивнул.
– Ну, шёл человек молча, погружённый в свои мысли и творческие планы. Сочинял, быть может, на ходу что-нибудь. В общем, весь в себе. Вот и не сразу заметил происходящее:
Председатель взглянул на часы. Провел рукой по лицу.
– Ну, допустим. Может, и так. Шёл, «чижика-пыжика» сочинял. А тут СУ-25 по полю, по посадкам колхозным прёт, в шариках и гирляндах весь, на нём пьянь деревенская гроздьями: Как опята бревно, облепили: Один, кстати, с крыла сорвался, и прямиком под шасси. А они и не заметили, их, видишь ли, «крылья вдаль несли»: Места им мало было, а?! Вот как гуляют теперь - ни земли, ни неба людям не хватает!
– А кто самолёт-то угнал?
– вновь подал голос адвокат.
– Ты дела внимательней читай, знать будешь лучше, защитник хренов,- не выдержал Пахоменко.
– Видишь, свидетель показывает: «Был жених серьёзным очень». Конечно, будешь тут. Он к тому времени протрезвел уже, от страха за содеянное. Он же ведь и вывел «сушку» из ангара, да ворота им протаранил. Загубил машину, сука. Вот тебе и авиатехник. Три года парень работал на аэродроме, допуск высокий получил, у «Витязей» работал, ну, которые высшие пилотажи америкосам за бабки показывают. И вот на тебе. Женился, называется. А всё почему? Невеста, дура, Клава деревенская, подбила его. Говорит, хочу как по телеку, на длинной такой лимузине прокатиться, чтоб увивался ветерок за фатой. Так было?
– Пахоменко глянул на Рождественского.
– Совершенно верно, - Рождественский слегка наклонился вперёд.
– А у парня откуда такие деньги?.. Зарплату им за шесть месяцев задолжали, только за декабрь выплатили в прошлом месяце, без индексации: Вот он и решил на самолёте её повозить, вместо лимузина.
– Ты-то откуда знаешь, про зарплату-то? Шпионишь за аэродромом, что ли?
– уцепился опять Пахоменко.
– Ох, не нравится мне, Михалыч, этот тип. Ох, не нравится:
– Да нет, помилуй Бог!
– всплеснул руками Рождественский.
– Так ведь почти все в посёлке, где дача моя, на аэродроме работают. Ну, и говорят по вечерам: А моя профессия творческая, внимание профессионально цепкое: Люди рассказывают, а я отмечаю, записываю иногда, мало ли, пригодится когда:
– Сам признался!
– восхищённо выдохнул Пахоменко и, взявшись за телефонную трубку, взглянул на председателя.
– Ловко мы его, а? Вот тебе и свидетель! Пособничество в терроризме, сбор сведений о закрытом военном объекте: А не остановил он ту кодлу, потому что сам
Рождественский, подломившись в коленях, упал на стёртый и пыльный паркет. Глухо стукнула тяжёлая голова. Конвоиры, скребя и стуча по полу прикладами, принялись тормошить и пытаться поставить на ноги бесчувственное тело.
Обвинитель и адвокат одновременно привстали.
– Я же говорил - у вас свидетели не выдерживают, а уж про подследственных я и вовсе молчу:
– Косит, гниль творческая: Не верю!
– серое обычно лицо Пахоменко порозовело.
– Не верю! Поднять говно это, нечего пол тут пачкать!
– Погоди, Пахоменко: - председатель, не обращая внимания на возню конвоиров, с интересом вчитывался в показания.
– Погоди-ка: Глянь-ка, вот, что пишет тут:
Обвинитель взял протянутый ему лист бумаги, снова сел и, шевеля губами, принялся за чтение. Лицо его принялось разглаживаться и принимать обычный свой цвет, брови несколько раз удивлённо дрогнули.
Адвокат, перегибаясь через председателя, пытался заглянуть в бумагу.
Тело Рождественского, поставленное на ноги, очередной раз рухнуло вниз. Вновь раздался глухой стук.
– Эй, поосторожней там!
– прикрикнул на конвоиров председатель.
– Не мешок с картошкой, лауреат, как никак! Ну, как тебе?
– он повернулся к Пахоменко.
Тот задумчиво погладил зелёную скатерть.
– А что, есть в этом что-то: такое: Поэтика, что ли:
Адвокат нетерпеливо протянул руку:
– Да дайте же и мне возможность ознакомиться!
Пахоменко, отдавая ему бумагу, рыкнул в сторону конвоиров:
– Он там жив у вас вообще? В приёмную его отсюда, медика вызвать, мне доложить!
Щуплые конвоиры, пыхтя и невнятно матерясь, волоком потащили свидетеля к дверям. Громыхнули, открывшись-закрывшись, массивные створки.
Стало тихо.
Председатель и обвинитель с интересом посмотрели на адвоката.
Валентин Петрович, не отрываясь от чтения, встал, вышел из-за стола и прошёлся по комнате. Остановился у окна и вытащил из кармана пачку папирос. Сунул её обратно. Обернулся к коллегам:
– А ведь это просто песня какая-то:
Председатель довольно улыбнулся.
– Ведь это лучший поэтический образ нашей с вами работы, товарищи, - продолжил Валентин Петрович, - Лучшее, что когда-либо было сказано о работе органов спецправопорядка:
– Ну-ка, зачитай ещё разок, вслух!
– попросил председатель, щелчком выбивая из пачки «казбечину».
– Погодь, закурю только:
Обвинитель полез в карман кителя. Вытащил зажигалку, высек колёсиком искру, поднёс огонёк к кончику папиросы председателя.
Пыхнуло облачко дыма.
– Давай!
Адвокат откашлялся: