Плата за жизнь
Шрифт:
— Какую? — не понял Еланчук.
— Любую! Здоровые трубы, небо коптят, город греют. Там тысячи труб, отводов и подводов, но ежели в твоей квартире кран прорвет, прокладка полетит либо другая мелочевка, затопит к едрене фене. Твой Гуров начал крушить кран, который не надо было трогать.
— Так скажите его начальнику, чтобы полковник бросил баловаться, отошел в сторону.
— Мне сказали, что твой Гуров обещал, только слышал я, он хитер и с придурью. Ты можешь с ним потолковать, проверить: он всерьез отстал или начальству лапшу на уши вешает?
— А в чем дело, собственно?
— Дело
— Это вряд ли. — Еланчук вспомнил Гурова и усмехнулся.
— У тебя на этого Иону есть чего?
— Откуда, Степан Акимович? — Для убедительности Еланчук даже развел руками. — Нам же категорически запрещено…
— Цыц! — перебил генерал. — Ты кому заправляешь? Мы поставлены наших депутатов охранять! А как охранять, если не знаешь придурка? Займись Ионой. — Генерал ощерился, видно, очень не нравилось ему имя депутата Доронина. — Где родился, крестился, учился, знался, болтался? Сам знаешь, тебя учить — только портить.
— Так что, мне на Доронина разработку заводить? А на основании чего? На него какая-нибудь серьезная компра имеется?
— На основании моего устного распоряжения! — рыкнул генерал. — Ты ее агентурист, разработчик, вот и занимайся. Никакого дела не заводи, ничего не регистрируй, бумажка к бумажке и в папочку. Когда стопочка соберется, глянем, чем он пахнет, твой Ион.
— Большую компанию вы мне собираете, Степан Акимович. Мой Гуров, мой Иона Доронин, — сухо произнес Еланчук и встал.
— Что ты в бутылку лезешь? Знаешь, у меня присказка такая, — миролюбиво сказал генерал. — Наступил твой мудак Иона на мозоль начальству, а они этого не любят… Поинтересуйся, может, есть у нас чего? Ну, в смысле, на твоего этого, извини… — Он махнул рукой. — Иди. Да, ты с Гуровым повстречайся, рюмку выпей, может, он сболтнет чего.
— Извините, Степан Акимович, но Гуров — сыщик-профессионал, я с ним без дела встречаться не буду, мы не друзья, а выглядеть придурком я не желаю.
Еланчук вышел из генеральского кабинета и решил сегодня же созвониться с Гуровым.
И надо же такому случиться, именно в это время Гуров тоже разговаривал с генералом, только разговор был совсем иной.
Орлов протер ладонью и без того красное лицо, взглянул на ученика. Хотел было сказать, какой Гуров был в молодости милый мальчик, но воздержался.
— Ну чего ты мучаешься, говори, сам знаешь — меня обидеть даже поленом трудно, — Гуров хотел закурить, но удержался: кабинет был небольшой, а сыщик уже одну выкурил.
— Я не обидеть боюсь, не хочу лишних слов говорить. А чего хочу сказать, сам не знаю. Ты телевизор совсем не смотришь?
— Спорт, детективы, если не поздно. А ты о политике хотел спросить?
— Дума отдыхать собирается, наши правители, думаю, тоже в отпуска соберутся. — Орлов вздохнул. — Ты кому симпатизируешь?
— Я их плохо различаю, не считая коммунистов и фашистов, конечно.
— Они
— А нас и так никто не спрашивает.
— Дай бог! — Орлов снова вздохнул. — Но могут использовать в своих интересах втемную.
— Чего? — Гуров прошелся по кабинету, хлопнул себя по бедрам. — Они… нас… втемную?
— Ты, умница, не гоношись! Они в свои игры играют, а мы даже их правил не знаем.
— Невозможно знать то, чего в природе не существует. Какие в политике правила? Никаких! После октября сколько человек посадили? А потом никто ни за что не ответил. Если виновны Хасбулатов и компания, надо судить. Не виновны — значит, надо судить тех, кто арестовывал. Люди погибли, а виновных нет! Какие правила, Петр? Очнись!
Орлов никак на слова друга не реагировал, будто и не слышал.
— Согласен, правил нет, но игра идет, и идет по-крупному. И они будут пытаться друг друга скомпрометировать. К дачам, квартирам, машинам люди уже привыкли, тут все замазаны, на таких делах ухи не сваришь. А на чем сваришь? На простой уголовщине. Не на авизо и счете в швейцарском банке — это тоже уголовщина, только людям она непонятна. А вот если кто убил, так это любому россиянину понятно. А в убийствах главный в России кто?
— Так говоришь, словно мы с тобой главные на Руси убийцы, — усмехнулся Гуров.
— Ты к словам не придирайся. Смысл их понял? Кого скомпрометировать, утопить на уголовщине, так лучше нас с тобой исполнителей нет. А ты хохочешь, что тебя нельзя втемную использовать! Как раз тебя, Лева, с твоим упрямством и прямолинейностью так и легче всего. А ты, психолог хренов, не чуешь, какая вокруг тебя возня началась? При чем тут ты? Ты понять не можешь? А тебе и не надо понимать! Ты на другую сторону речки переберись и шагай своей дорогой. Ты не по грибы, ты не по ягоды. Понял? Я, старый пень, тебя к Бардину подтолкнул. Так я все свои грешные приказы отменил! В дом к нему не ходи, никаких шашней с дамами, не звони, ничего не спрашивай, не интересуйся! Дали тебе указание — киллера найти, вот и рой землю, разыскивай, устанавливай, собирай улики. А шаг в сторону — считаю, побег! И тогда пеняй на себя!
— Слушай, Петр, — мягко сказал Гуров, — если бы я собрал все восклицательные знаки, которые ты сейчас навтыкал, нам бы с тобой на шалаш хватило.
— Какой шалаш? — оторопело спросил Орлов.
— Не знаю, так сказал. Вижу, ты сам остановиться не в силах, решил какую-нибудь глупость сморозить. Шалаш подвернулся. Действительно, почему шалаш?
Дом, в котором жил Гуров, фасадом выходил на Суворовский бульвар, а черным ходом во двор, в Калашный переулок. В начале переулка, около здания некогда знаменитого «Моссельпрома» располагалось посольство, у которого, как и положено, круглосуточно дежурил милиционер. Напротив этого постового Гуров и оставлял на ночь свою новенькую «семерку», чуть наезжая на тротуар, чтобы не мешать проезду и в без того узком переулке. Конечно, это было нарушением, другому бы так поставить машину не разрешили, но кто без греха и кто хоть изредка не пользуется своим служебным положением?