Плексус
Шрифт:
Тот факт, что Осецкий подружился с нами, приятно удивил обоих. Они тоже в последние недели стали замечать в его поведении некоторые странности, но не знали, что и думать. Ведь общий их шеф - на этот счёт Эндрюс и О'Шонесси были единодушны мужик - что надо. И просто непостижимо, с чего Осецкому вздумалось усматривать в нем источник всех своих несчастий. Если только… видите ли, у Осецкого есть девушка, и она…
– А с ней-то, с ней-то что такое?
– хором перебили мы. И тут красноречие Эндрюса внезапно иссякло.
– Я ведь недавно ее
– Одним словом, странная она какая-то. У меня от нее мурашки бегут по коже.
– И замолчал. А его друг - тот и подавно склонен был отнестись ко всему происходящему без особого драматизма.
– Да ладно, нечего из мухи слона делать, - сказал О'Шонесси, рассмеявшись.
– Слишком закладывает за галстук, чего уж тут мудрить. Что там чесотка и зуд, когда к тебе, что ни ночь, кобры да удавы в кровать заползают. А вообще-то, будь я на его месте, я б уж скорее с коброй постель делил, нежели с этой кралей. Есть в ней что-то такое… нездешнее. От вампира.
– И опять разразился хохотом.
– Словом, говоря без обиняков, пиявка она. Знаете таких?
Все было прекрасно, пока не кончилось: наши прогулки, наши споры, наши поиски и вылазки в город, люди, с которыми мы сталкивались, книги, которые мы читали, пища, которую поглощали, планы, которые строили. Жизнь шипела и пенилась, как шампанское в горлышке едва открытой бутылки, или, напротив, текла вперед с негромким урчанием, напоминая работу хорошо отлаженного двигателя. Вечерами, если на голову нам никто не сваливался, за окном подмораживало, а мы бывали на мели, у нас с О'Марой заводился один из тех разговоров, что частенько затягивались до утра. Подчас поводом становилась только что прочитанная книга - вроде «Вечного мужа» или «Императорского пурпура». Или «Веселой шейки», этой замечательной повести о почтовом голубе.
С приближением полуночи О'Мара начинал нервничать и волноваться. Его тревожила Мона: что она, где она, не грозит ли ей опасность.
– Да ты не волнуйся, - отзывался я, - она знает, как за себя постоять. Что-что, а опыта у нее хватает.
– Ясное дело, - отвечал он - но черт возьми…
– Знаешь, Тед, стоит один раз дать этим мыслям вывести себя из равновесия, и уж точно сойдешь с катушек.
Похоже, ты ей доверяешь на все сто.
– А с какой стати мне ей не доверять?
И тут О'Мара начинал хмыкать и мекать.
– Ну, будь она моей женой…
– Ты же никогда не женишься, так какой смысл во всем этом трепе? Помяни мое слово: появится ровно в десять минут второго. Сам увидишь. Не заводись.
Иногда я не мог не улыбнуться про себя. В самом деле, глядя, как близко принимает он к сердцу ее отлучки, впору было подумать, что Мона - его жена, а не моя. И что удивительно: аналогичным образом вели себя чуть ли не все мои друзья. Страдательной стороной был я, а тревоги выпадали на их долю.
Был только один способ заставить его слезть с конька - инициировать очередной экскурс в прошлое. О'Мара был лучшим из всех «мемуаристов»,
Но больше всего он любил рассказывать об Алеке Уокере- человеке, который подобрал его во время карнавала в «Мэдисон-Сквер-Гарден» и пристроил у себя в конторе. Алек Уокер был и остался для моего друга загадкой. О'Мара неизменно говорил о нем с теплотой, восхищением и признательностью, однако что-то в натуре Алека Уокера всегда его озадачивало. Однажды мне пришло в голову доискаться, что именно. Казалось, наибольшее недоумение О'Мары вызывало то, что Алек Уокер не проявлял видимого интереса к женщинам. А ведь красавец был хоть куда! Заполучить в постель любую, на кого он положил бы глаз, ему было раз плюнуть.
– Итак, по-твоему, он не педик. Ну, не педик, так девственник, и вопрос исчерпан. А меня спросишь, так я скажу, что он - святой, которого случайно не причислили к лику.
Но это сухое прозаическое объяснение О'Мару никак не удовлетворяло.
– Единственное, что мне непонятно, - добавил я, - это как он позволил Вудраффу вить из себя веревки. Если хочешь знать, тут что-то нечисто.
– Да нет, - поспешно ответил О'Мара, - Алек просто размазня. Его каждый может разжалобить. Слишком уж у него доброе сердце.
– Послушай, - снова заговорил я, исполнившись решимости исчерпать эту тему раз и навсегда, - скажи мне правду… Алек - он никогда к тебе не подкатывался?
И тут О'Мара загоготал во всю мощь своих легких:
– Что? Подкатывался? Да ты просто не знаешь Алека, иначе не задал бы такого вопроса. Слушай, да будь Алек педиком, и то бы он не сделал ничего подобного, неужто не ясно?
– Нет, не ясно. Разве только потому, что он такой из себя джентльмен. Ты это хочешь сказать?
– Да нет, вовсе нет, - принялся яростно отрицать О'Мара.
– Я хочу сказать: даже если б Алек Уокер помирал с голоду, и то б он не опустился до того, чтобы попросить кусок хлеба.
– Тогда дело в гордости, - уточнил я. О
– Да нет, не в гордости. А в комплексе мученика. Алек - он обожает страдать.
– Ну что ж, повезло ему, что он не бедняк.
– Ну уж он-то никогда не обеднеет,- обронил О'Мара.
– Скорее воровать начнет.
– Ну, это сильно сказано. Из чего ты это заключаешь?
О'Мара поколебался.
Я тебе кое-что расскажу, - вдруг выпалил он, - только знаешь: чтоб ни одной душе… Однажды Алек Уокер спер у собственного брата кругленькую сумму; и брат, тот еще сукин сын, вознамерился отдать его под суд. Но сестра - не помню, как ее звали, хоть убей, - так вот, сестра возместила пропажу. Откуда она добыла деньги, понятия не имею. Но сумма была не маленькая.
Я молчал. Меня положили на обе лопатки.
– А знаешь, кто втянул его в эту катавасию?
– продолжал О'Мара.