Племя Тигра
Шрифт:
Семен трижды повторил ключевые вопросы в разных вариантах – результат тот же. В конце концов он оставил собеседника в покое и прикинул соотношение сил: полтора десятка (не меньше!) против одного…
– Ладно, я не покину вас, если…
– Если?
– Если здесь больше не умрет ни один ваш враг.
– Утром они начнут сражаться.
– Значит, вы уйдете сейчас. Со мной. Все.
– Уйдем. Ты примешь нашу пищу?
Увы, было совершенно ясно, что собеседник эти два действия не разделяет: вероятно, считается, что этот самый бхаллас, сожрав кого-нибудь из хьюггов, никуда от них не уйдет. А если жрать откажется, то его придется вязать.
Семен глубоко вдохнул воздух и, прикрыв глаза, медленно выдохнул – похоже, теперь настала очередь спасать самого себя: «Где набрать сил еще на один спектакль?! Может, лучше драться? Эх, Веточка ты моя, Веточка… Неужели чувствовала, что к ужину я
Он поискал глазами свой посох, но взгляд наткнулся на вспоротые тела двух хьюггов. Кажется, в одном из них сердце еще билось…
Глава 3. Носорог
Наверное, он вполне мог потребовать, чтобы его несли, – и понесли бы! Но Семен отказался от такого сервиса, рассчитывая иметь больше степеней свободы. В итоге ему пришлось самому перебирать ногами по целым дням, а свободы это не прибавило – «конвой» состоял из полутора десятков воинов, и, как минимум, половина из них не спускала с него глаз ни днем, ни ночью.
Рассвет первого дня застал их в пути. Слава Богу, по степи хьюгги не бежали, а двигались шагом, стараясь зачем-то ступать след в след. В первой половине дня было несколько встреч с другими отрядами. Все они двигались в том же направлении – на запад. Это немного успокоило Семена – похоже, что с его пленением Большая охота закончилась. Как в течение ночи об этом смогли узнать разбросанные по степи группы воинов, для Семена так и осталось загадкой.
Кончился первый день, и второй, и третий, а у него так и не наладилось ни взаимопонимания, ни простого понимания своих спутников. Сколько ни пытался, он не мог отделаться от ощущения, что они – другие. И не просто другие, а какие-то чужие. Собственно, толком общаться он мог лишь с Тирахом, да и то лишь тогда, когда тот сам шел на контакт – глаза в глаза.
Давным-давно (кажется), когда он начал «разговаривать» с ожившим Черным Бизоном, контакт у них получался, конечно, в значительной мере ментальным, но эта форма общения была очень быстро вытеснена звуковой речью. Язык лоуринов Семен осваивал со страшной скоростью, не переставая удивляться самому себе. Понятно, что у него в мозгах развинтились какие-то винтики, но чтоб такое! В родном мире английский он учил чуть ли не полжизни, а когда этот язык впервые понадобился по-настоящему, выяснилось, что половины он не понимает. А вот кроманьонскую «мову» освоил, наверное, дней за десять. Да так, что стихи на ней сочинять начал. И какие стихи – про щуку, про мамонта! Приятно вспомнить, как смотрели на него слушатели… В общем, было впечатление, что он не столько запоминает, сколько вспоминает слова и выражения. Так преподаватели иврита подбадривают олим-хадашим: вам, дескать, надо не выучить, а вспомнить. На что те совершенно резонно отвечают, что это еще труднее. Или другой пример – литературный – по роману «Сегун». Средневековый европеец, знающий десяток языков, оказался в Японии. И языковая проблема оказалось для него почти неразрешимой, потому что почти все европейские языки родственны, а японский ничего общего с ними не имеет. Спрашивается, неужели между русским и английским родства еще меньше, чем между русским и речью лоуринов?! Да не может такого быть! Все наши языки идут от общего индоевропейского корня, славянские начали формироваться, кажется, в начале первого тысячелетия нашей эры – на сколько-то сотен лет раньше, чем западноевропейские. Это такие мелочи! Про кроманьонцев же есть версия или гипотеза, что все они говорили на одном языке, который возник 40–50 тысяч лет назад и который они принесли на территорию Европы – вот это действительно бездна времен! Хотя с другой стороны…
Хотя, с другой стороны, кроманьонцы вроде как наши предки, ни от кого они не произошли, а как-то сами по себе сформировались где-то в Африке. При этом считается, что развитие мозга непосредственно связано с развитием речи – то есть языка. Так, может, эта «мова» сидит у далеких потомков где-то в мозговой «подкорке»? На генетическом, так сказать, уровне? А все более поздние наслоения в мозгах следов не оставили: современному младенцу все равно, что осваивать – японский или французский. Неандертальцы же ветвь более древняя, от кроманьонцев независимая и им не родственная. Они вроде бы ничего нам не передали, никаких «ихних» извилин в наших мозгах нет. Соответственно, и их звуковая форма общения «берется» с огромным трудом. И дело явно не только в том, что часть издаваемых ими звуков «кроманьонским» ухом вообще не воспринимается. В общем, для неспециалиста это темный лес, но хоть как-то что-то объясняет…
Едем дальше: если поставить рядом голых хьюгга и лоурина одного возраста и роста (чего почти не бывает), то кроманьонец будет выглядеть хрупким длинноногим подростком –
Как выяснилось из расспросов, никакой особой «боевой и технической» подготовки юноши хьюггов не проходят. «А как же тот мужик, который чуть не заколотил меня палицей в землю, как гвоздь? – изумился поначалу Семен. – Понятно, что он был физически сильнее, но уж с этим-то я бы как-нибудь справился! Да и другие… Против стрел лоуринов им, конечно, можно и не рыпаться, но в рукопашной-то дрались почти на равных! Это с лоуринами-то, которых в юности тренируют так, что представить страшно?!»
Чем дольше наблюдал Семен за своим конвоем, тем больше убеждался в том, что его первоначальная догадка-ассоциация была правильной. Похоже, что ту физическую форму, которую лоурины обретают в процессе долгих тренировок, хьюгги имеют от рождения – они по жизни такие: значительная мышечная сила, прекрасная координации движений, очень быстрая, почти звериная реакция. Специальной техники рукопашного боя у них нет, и это, пожалуй, единственное, что уравнивает их как бойцов с лоуринами.
С прояснением общественно-социальной составляющей поведения хьюггов дело обстояло совсем туго. В ответ на вопросы звучали серии звуков, которые, вероятно, являлись словами, но не вызывали никаких ассоциаций. Более того, Семен даже не всегда мог их воспроизвести, чтобы потребовать разъяснений. Так, например, он не смог уяснить, что такое «Тирах» – имя, кличка, звание, должность, социальное положение? С одной стороны, прочие хьюгги ему как бы и подчиняются, но, с другой стороны, активного принуждения он не применяет. Все остальные вообще кажутся какими-то одноликими и неиндивидуальными.
С положением же самого Семена все обстояло просто и ясно – ровно наполовину. Он представляет собой полумистическую ценность и, пока следует в нужном направлении, будет окружен атмосферой замешенного на страхе почтения. Если же он попытается покинуть своих спутников, его будут преследовать и пытаться убить, не щадя живота своего. В том смысле, что конвойным все равно после этого не жить. Если же уйти ему все-таки удастся, то темаги (самоназвание хьюггов) вернутся в степь и снова будут его вылавливать. Ни то ни другое Семена не устраивало в принципе, и он решил пока покориться судьбе. Кроме того, его почему-то не покидала надежда, что он сможет-таки добиться взаимопонимания, может быть, даже станет чем-то вроде посредника между двумя расами (ну, кому же взяться, как не ему?!), ведь и те и другие – люди! М-да, люди…
Конвой двигался на запад со скоростью, наверное, километров 40–50 в день и на третьи сутки миновал область, которую условно можно было бы назвать границей земли лоуринов. По-видимому, хьюгги эту границу тоже признавали, поскольку поведение их резко изменилось. Половина отряда покинула цепочку и двигалась россыпью по степи параллельно основному курсу. Похоже, хьюгги кормились на ходу, подбирая и отправляя в рот всю встреченную живность, и, вероятно, попутно изучали следы.
Еще через три дня невнятные возвышенности на горизонте превратились в невысокие сопки с округлыми или скалистыми вершинами – этакая «страна маленьких гор». Растительность стала более контрастной: по распадкам и в нижних частях склонов трава была густой и сочной, выше по склонам становилась сухой и низкорослой, а близ вершин крупных сопок уступала место мхам и лишайникам. По водотокам иногда встречались довольно густые заросли ольхи, березы и лиственницы. Путь теперь представлял собой череду непрерывных подъемов и спусков с невысоких перевалов.
В тот день они двигались вверх по руслу мелкого ручья, протекавшего в троговой долине. По-видимому, когда-то ее пропахал язык ледника, придав ей корытообразную форму. Плоское дно шириной метров 500–700 покрывала высокая трава, идти по которой было довольно трудно, поэтому основная часть «конвоя» держалась близ русла, где травы было меньше. Пейзаж был вполне идиллический: теплый солнечный день, чирикают птички, летают стрекозы и бабочки, журчит вода, то исчезая под камнями, то появляясь вновь. Несколько раз Семен замечал на бортах долины пасущихся оленей, но его спутники интереса к ним не проявляли. Это казалось ему странным до тех пор, пока он не сообразил, что хьюгги находятся примерно в том же положении, что и он когда-то, – метательного оружия дальнего действия у них нет. С другой стороны, не собирательством же живут эти коренастые мускулистые мужчины? Он же читал где-то, что неандертальцы, в отличие от кроманьонцев, почему-то предпочитали крупную дичь. И как же, интересно, они ее добывали?