Пленница дождя

Знаменская Алина

— Я так и думала…

Саша, вконец обессиленная, склонила свою голову Илье на колени. Он обнял ее и стал укачивать. Саша, истерзанная свалившимся на нее потрясением, уснула мгновенно, прямо сидя, упираясь лбом в острые колени парня. Илья перенес сонную девушку на топчан. Сам походил по комнате из угла в угол, но одиночество и страх загоняли его назад, к топчану.

Саша спала как маленький ребенок, зажав обе ладони коленями, выпятив пухлые от слез губы.

Илья лег рядом, поверх одеяла, не раздеваясь. Он вытянулся, стараясь не потревожить девушку. В ответ на его движение она пошевелилась и положила на него правую руку. Илья дотянулся и выключил настольную лампу. Он стал думать о Лике. Стал думать о ней в свете тех слов, что сказала Саша.

Ему хотелось плакать, хотелось упиваться своим горем и своим одиночеством, но он с удивлением обнаружил,

что одиночества нет. Теплый доверчивый комок рядом отнимал у него право насладиться горем. Он положил свою руку поверх Сашиной. Кожа ее руки была прохладной, а ладонь — теплой. Он накрыл ее пальцы своими. Через полчаса он спал, утомленный слезами. Весь следующий день они провели в неизбежных и утомительных хлопотах.

К тому времени, когда привезли гроб с телом, волнение и страх совершенно извели художника и только присутствие Саши заставляло его держаться. Он поймал себя на мысли, что ждет встречи с Ликой, как прежде после долгой разлуки. Словно, увидев ее лицо, он сможет прочесть на нем все, что она не говорила ему. Прочесть правду. Другая часть сознания твердила ему, что Лика мертва и ему предстоит встреча лишь с ее измученным телом. И когда ее внесли, они с Сашей кинулись навстречу и потом вместе же — отступили. Кто-то из соседей запричитал. Илья недоверчиво, издали смотрел на чужой белый профиль, заостренный нос, на какой-то старушечий платочек поверх волос. Он в недоумении оглядел присутствующих. В первую минуту он был твердо уверен, что покойников перепутали и сюда вместо Лики внесли чужую старушку. Но все вели себя так, словно это была она, Лика. Его, не проявляющего эмоций, оттеснили от гроба, и он остался один, в растерянном недоумении взирая на собравшихся, не умея скрыть своего разочарования, готовый заплакать скорее от досады, чем от скорби. К ночи соседи разошлись, Илья с Сашей остались одни у гроба. Они сидели рядом, взявшись за руки. Чувства их были сходны. Саше лежащее в гробу тело мало о чем напоминало, оно было само по себе и плохо вязалось с образом матери, нарисованным ее детским воображением. Илью не покидало чувство, что Лика снова обманула его, повела себя совсем не так, как он мог ожидать. Они провели ночь с сухими глазами, крепко держа друг друга за руки.

А следующий день — бесконечный, тяжелый, усугубленный постоянной сутолокой незнакомых лиц, — вымотал их окончательно. После похорон и поминок Саше пришлось вновь мыть квартиру. Илья помогал ей, со стола на них насмешливо смотрела молодая Лика. Теперь, на фотографии, она снова была собой, и это несоответствие, это напоминание о смерти, об этой чудовищной тайне, познать которую можно, только шагнув за грань, все это странным образом действовало на Илью. И убогая обстановка кухни, где, бывало, они с Ликой по ночам разогревали ужин после занятий любовью, и ее диван, который был сломан и поэтому всегда стоял разобранным, Ликины стоптанные тапочки, истертый плед… Илья кружился среди этих предметов как чумной. Саша домывала кухню, когда Илья выхватил у нее тряпку и взмолился: давай уйдем отсюда! Автобуса долго не было, и они пошли пешком. Илья вел Сашу через дворы, переулки, школьные площадки, стадион, автостоянку. Они поднялись к нему в квартиру усталые, как после длительного похода. У Саши не было сил разговаривать, а Илья молчал в какой-то немой решимости. Саша прошла к тумбочке, где, как подсказывала ей память, стояла настольная лампа, и протянула руку. Илья проворно настиг ее руку, не дал включить свет. Впрочем, в комнате и без того было светло от луны. Илья мягко развернул к себе Сашу. Она, послушная просьбе его рук, прижалась к нему и обвила его шею. Они встретились в темноте губами и поцеловались. Потом поцелуи стали длиннее. Саша поспешно скинула с себя черную гипюровую кофту и наступила на нее ногами. На Илье была свободная шелковая рубашка, тоже черная. Саша расстегнула ее, как это делают в кино. Рубашка легко стекла к ногам художника. Его волосы рассыпались по голым плечам. Оставив одежду среди мольбертов, они перебрались на топчан и молча долго занимались любовью. Их тела выглядели совсем белыми в свете луны, а объятия и поцелуи были немым протестом против смерти, бесцеремонно и некстати вторгшейся в их жизни. Впрочем, ни Илья, ни Саша не думали об этом.

* * *

— Да, да, я осталась на отработку! — твердо врала в трубку Настя. — Нас попросили. Почему-почему… В университете ремонт, нужно парты отмывать, окна… Ну ты же сама знаешь, мамочка!

От нетерпения Настя то и дело притопывала ногой,

как молодая лошадка на привязи. У нее внутри все замирало от мысли, что родители далеко, и, что бы они ни говорили, они не властны приказывать ей и контролировать ее. Им остается лишь поверить ей на слово. А она сама уже плохо разбирала, где правда и где ложь. Она знала одно: никакая на свете сила не заставит ее уехать из города сейчас, когда у нее появился парень! Когда жизнь сама, по собственной инициативе одарила ее так щедро. Ее, вчерашнюю затворницу, послушную школьницу, которую держали за семью замками. Ну уж нет, она не откажется ни от одного из подарков!

Закончив разговор с матерью, Настя сбежала вниз и прыгнула на заднее сиденье машины, где ее ждал Вадим. Теперь за рулем сидел Миша. Миша был молчалив и безучастен, и влюбленные получили прекрасную возможность целоваться на заднем сиденье сколько душе угодно, что они и делали.

— Сейчас мы заедем ко мне, и я познакомлю тебя со своей мамой, — сказал Вадим, держа Настино лицо в своих руках.

— С мамой? — удивилась Настя. — А почему ты меня не предупредил?

— Расслабься. Все нормально, — улыбался Вадим. — Мне просто нужно заехать домой. И я приглашаю вас с Мишкой на ужин. Ты против?

— Я не против…

Миша привез их к самому подъезду. В прихожей их встретила молодая женщина со стильной стрижкой. Если бы Насте не представили ее как маму Вадика, она могла бы решить, что это сестра. Высокая, стройная женщина, мягкая в движениях, в домашней шелковой пижаме, с чашкой какао в руках.

— О Настенька! Я сказала Вадику, что не поверю в ваше существование, пока он нас не познакомит. Проходите, милая, будьте как дома.

И это приторное «милая», и чашка какао, которую так и не выпустили из рук во время знакомства, как-то немного смутили Настю, но впечатления не испортили. Ирина Георгиевна была сама любезность. Всех мам Настя по привычке сравнивала со своей. Альбина Станиславовна и дома с подругами дочери обращалась по-школьному официально и даже не утруждала себя изображать что-то. А Ирина Георгиевна изображала интерес к Настиной персоне. И девушка хоть своим актерским чутьем и угадывала, что интерес изображаемый, но все же внутренне не протестовала — каждый живет по-своему.

Она охотно отвечала на вопросы Вадиковой мамы и охотно подыгрывала ей. Да, родители — учителя. Да, маленький поселок. Да, она никогда раньше не бывала в театре. А надо же — станет актрисой. Талант? Ну что вы! Везение.

— Настя у нас по призванию — журналистка, — вдруг встрял молчавший до сих пор Миша.

— В самом деле? Как интересно! — оживилась Ирина Георгиевна. Настя бросила настороженный взгляд на Вадикова друга. Тон его замечания сразу не понравился ей.

— Обожает брать интервью, — продолжал Миша, прозаично намазывая хлеб джемом. — Особенно по ночам.

Над столом нависло молчание. Оно висело несколько секунд, но было тревожно, как присутствие летающей тарелки. Настя, обычно острая на язык, словно онемела на этот раз. Зато Вадик и его мама, проглотив молчание, заговорили разом, в унисон, причем трудно было разобрать, о чем они. Настя получила возможность бросить на Мишу выразительный взгляд, выражающий всю глубину возмущения его поведением. Он достал ее своими колкостями! Как права была Саша, что отказалась встречаться с ним! Язвительный тип! Теперь он завидует, что они с Вадиком — пара, а он — один. Так ему и надо!

Настя едва удержалась от того, чтобы показать Мише язык. Ирина Георгиевна вовремя увела Настю на балкон. Мама Вадика оказалась весьма демократичной дамой — ничуть не церемонясь, предложила Насте сигарету. Настя не отказалась. А в душе усмехнулась: видела бы мама!

— Вы, Настенька, не обижайтесь на Мишу, — заговорила Ирина Георгиевна, — он немного неотесанный, мы ему прощаем. Вадим, тот — другое дело. Вадик — мальчик утонченный, вежливый. Вы заметили?

— Конечно! — с готовностью воскликнула Настя. Повторять, что Вадик — полнейшая лапушка, она могла до бесконечности. Вероятно, как и сама Ирина Георгиевна.

— Если бы вы знали, Настя, как я рада, что он наконец-то избавился от этой, от этой…

Ирина Георгиевна никак не могла подобрать подходящее слово для бывшей возлюбленной сына.

— Гули? — подсказала Настя.

— Да. Ее полное имя — Гульнара. Ну, надо вам сказать, это «что-то». Я даже в страшном сне не видела, что Вадик попадет в зубы подобной акулы!

— Что вы говорите! — ужаснулась Настя, в душе сладко замирая от мысли, что она-то, конечно, не акула и по сравнению с мифической Гулей просто форель!