Пленник дуба
Шрифт:
— Думаю, нет, — отозвался Акколон. — Я слыхал, будто его поставили распорядителем турнира; он и так слишком часто их выигрывал. Между нами говоря, Ланселет ведь уже немолод, и если какой-нибудь молодой, крепкий рыцарь вышибет его из седла, это вряд ли пойдет на пользу репутации поборника королевы. Я слыхал, что Гарет не раз брал над ним верх, а однажды это удалось и Ламораку…
— Думаю, Ламораку лучше было бы не похваляться этой победой, — с улыбкой сказала Моргауза, — но мало кто устоит перед искушением похвастаться, что победил самого Ланселета, — пускай даже
— Нет, — негромко произнесла Моргейна. — Мне кажется, большинство молодых рыцарей горевали бы, узнав, что Ланселет более не король битвы. Он — их герой.
Гвидион рассмеялся.
— Ты хочешь сказать, что этим молодым оленям не следует бросать вызов рыцарю, что был для них Королем-Оленем?
— Я думаю, что никто из старших рыцарей просто не станет этого делать, — заметил Акколон. — Что же касается молодых рыцарей, мало у кого из них довольно силы и опыта для такого дела. А если кто и осмелится, думаю, Ланселет и сейчас сможет показать дерзкому пару ловких приемов.
— Я бы не стал, — тихо сказал Увейн. — Думаю, при этом дворе нет ни одного рыцаря, который не любил бы Ланселета. Гарет теперь в любой момент сумеет победить Ланселета, но он не станет так позорить его в день Пятидесятницы, а с Гавейном они всегда были примерно равны. Я помню, как-то на Пятидесятницу они сражались больше часа, 'пока Гавейну не удалось наконец-то выбить у него меч. Уж не знаю, смогу ли я победить Ланселета в единоборстве, но пусть он остается непревзойденным, покуда жив. Лично я ему вызов бросать не собираюсь.
— А ты попробуй! — рассмеялся Акколон. — Я вот попробовал, и Ланселет за каких-нибудь пять минут выколотил из меня всю мою самонадеянность! Может, Ланселет и постарел, но ни силы, ни ловкости он не утратил.
Акколон провел Моргейну и своего отца на приготовленные для них места.
— С вашего позволения, я пойду запишусь для участия в турнире, пока не стало поздно.
— И я тоже, — сказал Увейн, поцеловал руку отцу и повернулся к Моргейне. — Матушка, у меня нет своей дамы. Не дашь ли ты мне какой-нибудь знак?
Моргейна снисходительно улыбнулась пасынку и отдала ему свою ленту. Увейн повязал ленту на руку и заявил:
— Моим противником в первой схватке будет Гавейн.
— Леди, — с очаровательной улыбкой произнес Гвидион, — может, тебе тогда лучше сразу отобрать знак своей милости? Много ли тебе будет чести, если твой рыцарь сразу потерпит поражение?
Моргейна рассмеялась, взглянув на Акколона, и Моргауза, заметив, как засияло лицо племянницы, подумала: «Увейн — ее сын, и он ей куда дороже Гвидиона; но Акколон ей еще дороже. Интересно, старый король знает? Или его это не волнует?»
Тут в их сторону направился Ламорак, и у Моргаузы потеплело на душе. Она чувствовала себя польщенной: на турнире присутствовало множество прекрасных дам, и Ламорак мог бы попросить знак милости у любой из них, но он склонился перед нею — на глазах у всего Камелота.
— Госпожа моя, не дашь ли ты мне свой знак, чтобы я мог пойти с ним в схватку?
— С радостью, мой милый.
Она отколола от груди розу
— Ты совсем приворожила Ламорака, — заметила Моргейна. Хотя Моргауза и вручила молодому рыцарю знак своей благосклонности на глазах у всего двора, бесстрастное замечание Моргейны заставило ее покраснеть.
— Ты думаешь, я нуждаюсь в чарах или заклинаниях, родственница?
Моргейна рассмеялась.
— Мне следовало бы выразиться иначе. Но молодых мужчин, по большей части, не интересует ничего, кроме прекрасного личика.
— Знаешь, Моргейна, Акколон ведь моложе тебя, но так тобою увлечен, что даже не взглянет на женщин помоложе — и покрасивее. Только не подумай, моя дорогая, — я вовсе не собираюсь тебя упрекать. Тебя выдали замуж против твоей воли, а твой муж годится тебе в деды.
Моргейна пожала плечами.
— Иногда мне кажется, будто Уриенс все знает. Быть может, он рад, что я завела такого любовника, который не станет подбивать меня бросить старика мужа.
Слегка поколебавшись — после рождения Гвидиона она ни разу не разговаривала с Моргейной на столь личные темы, — Моргауза все-таки спросила:
— Так что, вы с Уриенсом не ладите?
Моргейна вновь пожала плечами — все так же безразлично.
— Пожалуй, Уриенс слишком мало меня волнует, чтоб думать, ладим мы или не ладим.
— Как тебе твой Гвидион? — поинтересовалась Моргауза.
— Он меня пугает, — призналась Моргейна. — И все же он настолько обаятелен, что перед ним трудно устоять.
— Ну, а ты чего ожидала? Он красив, как Ланселет, и умен, как ты, — а в придачу еще и честолюбив.
— Как странно: ты знаешь моего сына куда лучше, чем я… — сказала Моргейна, и в словах ее было столько горечи, что Моргауза — первым ее порывом было отбрить племянницу, поинтересовавшись, чего же странного та в этом находит, раз бросила сына еще в младенчестве, — погладила ее по руке и утешающе заметила:
— Ну, моя дорогая, когда сын растет вдали от матери, та знает его хуже всех. Думаю, Артур со своими соратниками — даже тот же Увейн — знают Гавейна куда лучше, чем я, а ведь Гавейна еще не так сложно понять — он человек простой. А Гвидиона ты бы не понимала, даже если бы сама его вырастила: я вот честно признаюсь, что совершенно его не понимаю!
Моргейна не ответила — лишь неловко улыбнулась. Она повернулась и уставилась на турнирное поле; шуты Артура устроили там потешный турнир. Вместо оружия у них были мочевые пузыри свиньи, а вместо щитов — разрисованные тряпки, и они выкидывали такие коленца, что зрители от смеха уже падали со своих мест. В конце концов, шуты остановились и раскланялись; Гвенвифар, преувеличенно серьезно изобразив тот самый жест, которым она обычно вручала награду истинному победителю, бросила им полную пригоршню сладостей. Шуты устроили из-за них потасовку, вызвав новый взрыв смеха и рукоплесканий, и ускакали в сторону кухни — там их ждал хороший обед.