Пленник дуба

Брэдли Мэрион Зиммер

Предрассветный воздух был холоден и свеж. Над водой плыл колокольный звон, негромкий и чистый, и Моргейна увидела череду серых фигур, неспешно тянувшихся ко входу в церковь. Братия встала к заутрене и уже принялась распевать псалмы; на миг Моргейна застыла, прислушиваясь. Здесь, на этом острове, была похоронена их с Артуром мать. И Вивиану тоже погребли под звук церковных песнопений. Моргейна, всегда тонко чувствовавшая музыку, прислушалась к негромкой мелодии, долетавшей до нее с утренним ветерком, и на глаза ее навернулись слезы. Неужто ей и вправду хочется оскорбить эту святую землю?

Ей почудилось, будто полузабытый голос Игрейны укоризненно произнес: «Дети, перестаньте. Сейчас же помиритесь…»

Последний серый силуэт скрылся в дверях церкви.

Моргейна много слыхала о здешнем аббатстве… Она знала, что здесь обосновалась монашеская община и что в некотором отдалении от мужского монастыря проживают монахини, женщины, давшие обет во имя Христа всю жизнь оставаться девственницами. Моргейна скривилась от отвращения. Бог, велевший людям более заботиться о царствии небесном, чем о земной жизни — а ведь она дана для познания и духовного роста! — был совершенно чужд ей. И вот теперь, когда она своими глазами увидела, как мужчины и женщины сходятся лишь ради молитвы и никому из них даже в голову не приходит поговорить о чем-либо ином или коснуться друг друга, в ней вспыхнуло раздражение. Ну, да, на Авалоне тоже были непорочные девы — она сама до надлежащего срока вела именно такую жизнь, а Врана отдала Богине не только свое тело, но даже и голос. Да взять хоть приемную дочь Моргейны, дочь Ланселета, Нимуэ — Врана избрала ее для отшельничества… Но Богиня признавала, что подобный выбор — редкость, и не следует требовать подобного от каждой женщины, стремящейся служить ей.

Моргейна не верила слухам, что ходили среди ее авалонских подруг — будто монахи и монахини лишь притворяются, будто ведут святую и безгрешную жизнь, чтоб поразить воображение простого люда, а сами за дверями монастырей творят что хотят. Да, она презирала бы подобный обман. Если человек вознамерился служить духу, а не плоти, его служение должно быть истинным; а лицемерие отвратительно в любом своем проявлении. Но самая мысль о том, что монахи живут именно так, как утверждают и что некая сила, именующая себя божественной, способна предпочесть бесплодие плодородию — вот что казалось Моргейне истинным предательством тех сил, что дают жизнь миру.

«Глупцы! Они обедняют свои жизни и хотят навязать это всем остальным!..»

Но ей не следует задерживаться здесь надолго. Моргейна повернулась спиной к церкви и, стараясь держаться как можно незаметнее, двинулась к дому для гостей; она призвала Зрение, чтоб разыскать Артура.

В доме для гостей находились три женщины: одна дремала у входной двери, вторая возилась на кухне, помешивая кашу в котелке, а третья сидела у двери той комнаты, в которой смутно ощущалось присутствие Артура; Артур крепко спал. Но женщины, облаченные в скромные платья и покрывала, забеспокоились при приближении Моргейны; они и вправду были по-своему святы и обладали чем-то наподобие Зрения — они чувствовали в Моргейне нечто глубоко чуждое им, должно быть, саму природу Авалона.

Одна из монахинь встала и, преградив Моргейне путь, шепотом спросила:

— Кто ты и зачем явилась сюда в столь ранний час?

— Я — Моргейна, королева Северного Уэльса и Корнуолла, — негромко, но повелительно отозвалась Моргейна, — и я пришла, чтоб повидать своего брата. Или ты посмеешь помешать мне?

Она поймала и удержала взгляд монахини, а затем взмахнула рукой, сотворив простенькое заклинание подчинения, и женщина попятилась, не в силах вымолвить ни слова — не то что остановить непрошеную гостью. Моргейна знала, что впоследствии монахиня сочинит целую историю о кошмарных чарах, но на самом деле ничего ужасного в этом заклинании не было: просто сильная воля подчиняла более слабую, да еще и привычную к послушанию.

В комнате тлел неяркий огонек, и в полумраке Моргейна увидела Артура — небритого, изможденного, со слипшимися от пота волосами. Ножны лежали на постели, в ногах у Артура… Должно быть, он предвидел, что Моргейна примерно так и поступит, и не позволил их спрятать. А в руке король сжимал рукоять Эскалибура.

«Так все-таки он что-то почувствовал!» Моргейну охватило смятение. Так значит, Артур тоже обладал Зрением;

хоть обликом он нимало не походил на смуглых и темноволосых жителей Британии, он принадлежал к древнему королевскому роду Авалона, — а значит, мог читать мысли Моргейны. Моргейна поняла, что стоит ей попытаться забрать Эскалибур, как Артур тут же почувствует ее намерения, проснется — и убьет ее. В этом она ни капли не сомневалась. Да, Артур был добрым христианином — или считал себя таковым, — но он взошел на трон, перебив своих врагов; а кроме того, Моргейна неким таинственным образом смутно ощутила, что Эскалибур сросся с самой сутью, с самим духом царствования Артура. Будь это не так, будь Эскалибур обычным мечом, Артур охотно вернул бы его на Авалон и обзавелся другим мечом, еще более прочным и красивым… Но Эскалибур превратился для него в зримый и ярчайший символ того, что представлял собою Артур-король.

«Или, возможно, меч сам пожелал срастись с душой Артура и его царствованием, и сам убьет меня, буде я пожелаю его отнять… Посмею ли я пойти против воли столь могущественного магического символа?» Вздрогнув, Моргейна выбранила себя за разыгравшееся воображение. Ее рука легла на рукоять ножа; он был остр, словно бритва, а сама Моргейна могла при необходимости двигаться со стремительностью атакующей змеи. Она видела, как бьется жилка на шее Артура, и знала, что, если ей удастся одним сильным движением перерезать проходящую под ней артерию, Артур умрет, не успев даже вскрикнуть.

Моргейне уже приходилось убивать. Она без колебаний послала Аваллоха на смерть, а не далее как три дня назад она убила безвинное дитя в своем чреве… Тот, кто лежал сейчас перед нею, был худшим из предателей, сомнений нет. Всего один удар, быстрый и бесшумный… Но ведь это — тот самый ребенок, которого Игрейна поручила ее заботам, ее первая любовь, отец ее сына, Увенчанный Рогами, Король… «Да бей же, дура! Ты ведь за этим пришла!

Нет. Довольно с меня смертей. Мы с ним вышли из одного чрева. Как я смогу после смерти взглянуть в лицо матери, если на руках моих будет кровь брата ?»

Моргейна чувствовала, что вот-вот сойдет с ума. Ей послышался сердитый возглас Игрейны: «Моргейна, я ведь велела тебе позаботиться о малыше!»

Артур пошевелился во сне, словно тоже услышал голос матери. Моргейна вернула нож на место и взяла с кровати ножны. По крайней мере, их она имела право забрать: она вышила эти ножны своими руками и сама сплела заклинание.

Моргейна спрятала ножны под плащ и быстро направилась сквозь редеющие сумерки к лодочной пристани. Когда лодочник перевез ее на другой берег, Моргейна ощутила знакомое покалывание, и ей показалось, что она видит очертания авалонской ладьи… Они собрались вокруг нее — гребцы с ладьи. Скорее, скорее! Она должна вернуться на Авалон!.. Но рассвет все ширился, и на воду легла тень церкви, и внезапно солнечные лучи затопили все вокруг, а вместе с ними, по воде поплыл утренний колокольный звон. Моргейна застыла, словно громом пораженная. Пока длился этот звон, она не могла ни вызвать туманы, ни произнести заклинание.

— Можешь ты переправить нас на Авалон? — обратилась Моргейна к одному из гребцов. — Только быстро!

— Не могу, леди, — дрожа, отозвался он. — Туда трудно стало добраться, если нет жрицы, чтоб сотворить заклинание — а если даже и есть, то на рассвете, в полдень и на закате, когда тут звонят к молитве, через туманы вовсе не пробьешься. Сейчас — никак. Сейчас путь просто не откроется. Хотя если дождаться, пока звон стихнет, может, нам и удастся вернуться.

Но отчего же так получилось? Должно быть, дело в том, что мир таков, каким его видят люди. А вот уже три или четыре поколения год за годом привыкали, что есть лишь один Бог, один мир, один способ воспринимать действительность, и все, что покушается на это великое однообразие, суть зло и исходит от дьявола, — а звон церковных колоколов и тень святого острова не позволяют злу приблизиться. Все больше и больше людей верили в это — и вот это стало правдой, а Авалон превратился в сон, в видение, уплывающее в иной, почти недосягаемый мир.