Пленники чёрного метеорита. HЛO из Грачевки(Фантастические повести)
Шрифт:
— Останься здесь без транспорта… — подумал Тихон и на всякий случай оглянулся на тарелку. Все было в порядке. Тарелка поблескивала куполом, а под ним, безучастный ко всему, лежал, закинув руки за голову, Пашка.
То, что с воздуха казалось мелкой рябью, оказалось крупными волнами. Идти по песку было трудно. Особенно трудно было подниматься на песчаные кручи. С виду они казались монолитными, а на самом деле состояли из мелкого, сыпучего песка, непрерывно ползущего под ногами. Тихон почти на четвереньках одолел бархан и стоял на вершине,
Тихоном овладело странное ощущение нереальности происходящего. Все это: и ночная гроза в Грачевке, и невероятная находка, а теперь еще и раскаленная печь пустыни — показалось ему каким-то фантастическим фильмом, невольным персонажем которого он стал. Казалось, стоит только выйти из зрительного зала или выключить телевизор, как все происходящее немедленно исчезнет.
— Ну, что? — раздалось совсем рядом.
В двух шагах от Тихона в воздухе висела тарелка. Пашка, наполовину срезанный куполом, лежал, опершись локтями на выступающее основание, и смотрел в ту же сторону, что и Тихон.
Тихон вытер пот со лба.
— Странное что-то получается, — сказал он. — Значит, дома выйти из-под купола нельзя, а тут, в пустыне, — пожалуйста…
— Разобрался я, — сказал, зевая, Пашка. — Все проще пареной репы. Залезай, домой поедем. Теперь и дома можно будет выйти.
Тихон забрался под купол и вздохнул облегченно; техника кондиционирования тарелки действовала безупречно.
— Вот, видишь, где мы? — Пашка ткнул пальцем в глобус. — Точка вот… видишь?
— Ты мне скажи, откуда она взялась? Не было ведь никаких точек?
— Знаю, что не было.
Пашку разморило на солнышке. Он зевал и клевал носом.
— Так откуда?
— Заказал я. Понимаешь, заказал… Она так может, — поведя рукой, пояснил Павел.
— Ерунду говорит какую-то…
— Чего ты… — сонно сопротивлялся Пашка. — Ерунду, сразу. Я и клавиши заказал. Эта вверх, думаю, тогда эта — вниз, думаю.
— А в лоб какая будет, ты не думаешь? — взъярился Тихон. — Он, понимаешь, заказывает и молчит!
— Да не знал я… Не знал! Думаю, ну как мы определяться будем? Хоть бы точка, там, где мы… А она — раз и появилась. И про клавиши сразу понял.
Пашка принялся вращать глобус.
— Что-то тут речек много, Тихон… Которая наша? Поставить надо хоть приблизительно.
Точка плясала где-то в верховьях Лены.
— Уйди, троглодит!
Тихон, полагаясь на чутье, повращал глобус, подведя под точку то место, где должен был находиться Сосновск.
— Давай… — отстраняясь от пульта, сказал он. — Раз ты такой любимец у марсиан.
Ускорение, в который раз за сегодняшний день, навалилось на плечи ребят, и пустыня оказалась далеко внизу.
Над слякотными грачевскими улицами, ныряя и раскачиваясь, беззвучно плыл неопознанный летающий
Метнулась в подворотню, заливаясь лаем, первая. Глухо забрехала спросонья другая. Вскоре вся деревня была заполнена разноголосым воем и лаем. Захлопали двери домов. В темноте послышались голоса.
— И с чего это они, черт их дери? — спросил первый.
— Сам не пойму, — ответил второй.
— Тьма кромешная, — молвил первый голос.
— Хоть бы звездочка на небе, — поддержал его второй.
— Опять дождь будет, — поддержал разговор кто-то в исподнем с противоположной стороны улицы.
Как-то сам собой разговор перескочил на сенозаготовку, потом на события в Африке и на проблемы энергетического кризиса.
В темноте засветился огонек папиросы.
В самый разгар беседы в конце улицы появился некто в белой рубахе. Разговор, дошедший тем временем до советско-американских отношений, прервался.
— Это, никак, Волков сын? — спросил первый голос.
— Вроде он, — согласился второй.
— Ты чего это среди ночи шастаешь? — обратился к Тихону третий.
Тихон, не останавливаясь, дружелюбно сказал:
— Сено сгребали… Вот и задержались.
ПОЗВОЛЬТЕ, НО…
Тяжелая августовская зелень листьев была усыпана сверкающими каплями воды. Весь сад носил следы ночного ливня. Асфальт дорожек был засыпан песком и сбитыми ветками. В лужах лежали розовые облака, и капли, падающие с деревьев, разбивались о них. Неподвижный утренний воздух вобрал в себя запахи грозы, мокрого песка, листьев и был так плотен, что у Константина Тимофеевича перехватило дыхание, и он остановился, привыкая к оглушительному гомону птиц и буйству утренних красок.
Каждый раз после ночи, проведенной в подземелье, он бывал поражен контрастом этих двух миров — подземного, лишенного запахов, красок, звуков, в котором даже эмоции были строго регламентированы, и этого — настоящего, жившего по своим извечным законам.
Улыбнувшись, Константин Тимофеевич закинул руки за голову, потянулся и зашагал к институту, в стеклах которого сияло утреннее солнце.
Вахтер встретил Волкова испуганно-сочувственным взглядом. Константин Тимофеевич истолковал это по-своему:
«Вот видишь, — обратился он к себе, — тебя уже люди жалеть стали. Доработался. Два года без отпуска!»
Внезапно он почувствовал необыкновенную усталость. Захотелось немедленно, сейчас же, не заходя в лабораторию, бросить все и катить куда глаза глядят. Например, в Грачевку к брату.
Сейчас так хорошо в Грачевке! Можно будет захватить удочки и махнуть на остров. А там бездумно валяться на песке целый день. И болтать с племянником о чем угодно. Хоть о Бермудском треугольнике, хоть о достоинствах новой модели «Москвича».