Пленники надежды

Джонстон Мэри

— Мы не оставили их позади, — медленно проговорил его спутник, — ибо… — Он вдруг замолк, отломил ветку от ближайшего куста сумаха и, упав на колени, наклонился над ручьем. В потоке было много крошечных водопадов, под каждым из них имелся маленький водоворот, в котором весело кружились прутики и листья, и в один из этих водоворотов индеец и погрузил ветку сумаха. Затем осторожно поднял ее из воды с чем-то белым, прилипшим к одному из ее отростков. Это был клочок кружева — длиной не более дюйма — возможно, оторвавшийся от женского носового платка. Лэндлесс судорожно сжал его в руке.

— Он приплыл сюда по течению! — вскричал он.

Саскуэханнок кивнул.

— Монакатока заметил его в том водопаде. Он недолго пробыл в воде.

— Стало быть — Боже мой! — они где-то рядом. Выше по

течению этого ручья!

Индеец кивнул опять, и на его бронзовом лице отобразилось удовлетворение. Лэндлесс поднял взгляд к безоблачному небу, и его губы зашевелились. Затем он, не говоря более ни слова, двинулся туда, откуда тек горный ручей. Индеец последовал за ним.

Около часа они осторожно шли по берегу прихотливо изгибающегося ручья. Порванная плеть дикого винограда, раздавленная сосновая шишка, след мокасина на влажной земле говорили им, что они и впрямь нашли давно потерянный след рикахекриан. Они передвигались молча, иногда ползя на четвереньках по высокой траве, если на берегу не росли кусты, иногда проворно скользя сквозь дружественные им заросли ольхи и сумаха. Холмы теперь стояли чаще, и их склоны стали круче. Ручей повернул опять, и они вошли в лощину, где берега потока стали такими крутыми, что по ним стало невозможно идти. Саскуэханнок спрыгнул в мелкую воду и сделал знак своему спутнику сделать то же самое.

— Монакатока чует огонь, — прошептал он.

Минуту спустя они обогнули нависающую над ручьем скалу, поросшую папоротником, и при виде того, что открылось их взорам, Лэндлесс резко втянул в себя воздух, а индеец изумленно протянул:

— О-о-о.

Впереди стремительный поток бежал в их сторону по узкому ущелью. Крутые склоны холмов с растущими на них каштанами и дубами уступили место отвесным скалам. По обе стороны ручья высились могучие каменные стены, которые в двухстах футах над землей смыкались, образуя величественную арку. На ней росли громадные деревья, ее сплошь обвивали ломонос и дикий виноград, а над нею сияло вечернее небо, по которому плыли маленькие розовые облачка. С одного из далеких деревьев слетела птица и полетела вниз, чернея на фоне закатных небес.

Индеец бесшумно сделал два шага вперед, остановился и подождал, когда его спутник догонит его.

— Мой брат видит, — просто сказал он.

Скрытые зарослями туи, они смотрели на ручей. Его русло стало еще теснее, и с их стороны вдоль него тянулась узкая полоска усеянного валунами берега. С неистово бьющимся сердцем Лэндлесс увидел подымающийся над этим берегом голубоватый дымок недавно разожженного костра и рядом с ним десятка полтора темных фигур. Неподалеку от костра, рядом со скальной стеною, был сооружен шалаш и, всмотревшись в него, Лэндлесс увидел в его входном проеме белое платье.

— Скоро стемнеет, — шепнул ему на ухо Монакатока. — И тогда мой брат увидит, как один ирокез обманет всех этих алгонкинских собак.

Таясь в густой тени нависающих над потоком ветвей, они уселись рядом на плоский валун, индеец достал из своей сумы немного оленины, и они слегка подкрепились, после чего начали терпеливо ждать наступления темноты, когда придет время действий. Лагерь рикахекриан был скрыт от них густым переплетением ветвей туи, но сквозь него был виден скальный мост над ручьем. Вокруг них слышались звуки этого по-летнему теплого дня — шелест ветра в кронах деревьев, жужжание насекомых, пение птиц, журчание воды — но далеко в вышине, где в малиново-золотое небо врезались громадная арка и растущие на ней деревья, мир, казалось, спал. Индейцу было несвойственно любоваться красотами природы, и, пробормотав: "Надо будет проснуться до восхода луны", — он лёг на бок и заснул.

Его англо-саксонский сосед взирал на меланхоличную красоту вечера со смягчившимся сердцем. Яркие краски над скальным мостом померкли, и небо окрасилось в цвета жемчуга и аметиста. Над далекими деревьями взошла вечерняя звезда, и в сумерках темный лес на обоих берегах ручья слился с ними и с каменной аркой, которую некая таинственная сила вытесала из массива этих вечных холмов. Вместе они образовывали целую гору тьмы, в гигантском проеме которой светлела небесная высь. Песнь ветра стала громче, похожая на далекий рев бурунов. Настала ночь, на небе

одна за другой выступили звезды и густо усеяли весь небосвод. Между стенами ущелья, мерцая, носились вверх-вниз миллионы светлячков, и их неугомонное метание утомляло глаза. Лэндлесс устремил взор на одну из звезд, большую, безмятежную и прекрасную, и вознес молитву, затем подумал обо всем том, на что падает свет этой звезды — по большей части, о белом городе своего детства, стоящем над безбрежным дремлющим морем. Его объял глубокий покой. Мытарства и опасности остались позади, страстная надежда и тоскливое отчаяние остались позади. Теперь он не сомневался, что сумеет сделать то, ради чего совершил это путешествие — он бы не сомневался в этом, даже если бы между ним и легким шалашом, сооруженным у скалы, расположились лагерем все индейцы, обитающие по эту сторону Южного моря. Звезды над его головой мало-помалу побледнели, вода потока тускло заблистала серебром, и исполинские темные стены ущелья омыл мягкий трепетный свет, словно накрыв их вуалью из белой кисеи. Лэндлесс протянул руку, чтобы разбудить спящего индейца, но ладонь его коснулась лишь голого камня. Мгновение спустя ветви перед ним раздвинулись, и, хотя до его слуха не донесся ни единый звук, в трех футах от себя он увидел резкие черты и дерзкие глаза саскуэханнока.

— Монакатока ходил к большой скале, — прошептал он. — Алгонкинские собаки крепко спят, ибо им неведомо, что за ними следует конестога. Они разбили лагерь под скалой три дня назад и уйдут завтра. Для девушки они соорудили шалаш у скалы и лежат вокруг него, так что мокасины одного касаются пряди, оставленной на бритой голове другого. Они никого не оставили сторожить, но рассыпали по земле сухие ветки. Если наступить на них, бог алгонкинов сделает так, что они заговорят громко. Но конестога хитер. Монакатока нашел способ подобраться к этому шалашу.

— Тогда идем, — сказал Лэндлесс, вставая.

Когда они, крадучись, вышли из своего укрытия, над верхушками деревьев взошла луна, залив ущелье своим светом и превратив быстрые воды ручья в россыпь сверкающих бриллиантов. Лэндлесс и Монакатока шли по ним, осторожно ступая по скользким камням. Один раз Лэндлесс оступился, но схватился за огромный валун и удержался на ногах, однако в воду с плеском шлепнулся камень. Он и индеец тут же укрылись в тени скалы и прислушались, напрягая слух, но единственным ответом им был крик козодоя, и они пошли дальше. Когда до лагеря рикахекриан осталась сотня футов, саскуэханнок оставил ручей, пересек полоску земли между ним и скалой и показал на неровную линию, тянущуюся по ней на высоте пяти футов. Лэндлесс всмотрелся в эту линию и увидел очень узкий выступ, пройти по которому было бы невероятно трудно и опасно. Выступ этот был так узок и ничтожен, что проходящий по ущелью белый, наверное, никогда бы не заметил его.

— Мы пойдем этим путем, — сказал индеец. — Он проходит над головами этих собак и их хрусткими сухими ветками прямиком туда, где находится девушка.

Не говоря ни слова, Лэндлесс схватился за ствол небольшого кедра, торчащего из расселины в скале, и взобрался на уступ. Монакатока последовал за ним, и они молча, осторожно начали свой опасный путь. Лэндлессу это было не впервой — мальчишкой он часто ходил по таким карнизам на отвесных белых утесах над морским прибоем, грохочущим в сотне футов внизу. Тогда наградой за его смелость было птичье гнездо, а головокружение или неверный шаг повлекли бы за собой смерть. Теперь, хотя до земли не было и двух ярдов, неверный шаг означал еще худшую погибель, но награда — награда была неизмеримо ценней! В глазах Лэндлесса сиял свет, когда он подбирался все ближе и ближе к шалашу, построенному у скалы.

Они миновали тлеющие угли большого костра и приблизились к кругу спящих индейцев. Те лежали в лунном свете, словно упавшие статуи, их бронзовые тела были недвижны, их суровые черты были бесстрастны, как смерть. На их поясах блестели томагавки и ножи для снятия скальпов, и рядом с каждым воином лежали лук и колчан, полный стрел. Только у одного из них имелся мушкет, положенный на сгиб его локтя, со стволом, поблескивающим на фоне его темной кожи. Правда, она была все же не так темна, как у остальных, да и лицо его, обращенное к звездам, не походило на лицо индейца.