Пленники Раздора
Шрифт:
Она покачала головой. Зимняя ночь была чудо как хороша. Чёрное небо, белый снег, громада Цитадели, возносящаяся во тьму… Дыхание вырывалось изо рта белым паром, а на вдохе казалось, будто легкий морозец укрощает страдание, заставляет головную боль отступить.
— Тогда расскажи что-нибудь… — предложил Лют. — А то мне одному тошно.
— Что рассказать? — не поняла она.
— Ну, хотя бы, откуда девицы такие красивые в Цитадели берутся, — мужчина снова взялся за топор. — Ты говори, говори, а я пока рубить буду.
Клёна
— К отцу приехала. У нас деревню волколаки разорили. Я одна спаслась…
Он замер и повернулся к ней, облокотившись о топор:
— Как?
— Ночью ворвались. Я в погребицу спряталась, а на другой день на дерево забралась…
Мужчина смотрел на неё с удивлением, а потом вдруг рассмеялся.
— На дерево?
— Да, — растерянно кивнула она, не понимая, что его так развеселило. — А чего ты смеешься?
— Смекалке твоей удивился, — ответил собеседник. — Я б не догадался. На дерево…
Клёна не разделила его веселья, только судорожно вздохнула, вспомнив то, что довелось пережить.
— Ну… — теплая ладонь опустилась ей на плечо. — Что ты? Обидел?
Она покачала головой.
— Или озябла? — продолжал допытываться Лют. — Знаешь, ты иди. Мне ещё, вон, сколько работы. До утра не переделать. А ты в одной накидке. Даже рукавичек нет.
Он накрыл её окоченевшие ладони своими — шершавыми и горячими.
— Расхвораешься ещё… Ступай, ступай.
Девушке отчего-то расхотелось уходить, она посмотрела на мужчину:
— А ты завтра здесь будешь?
— Куда ж я денусь, — вздохнул он и вдруг спросил: — Ты придёшь? Только оденься потеплее. И рукавички захвати. А то руки занозишь.
Против воли Клёна рассмеялась. Эх и ушлый!
— Не приду, — сказала она.
Он вздохнул:
— Жаль. Ну, ты запомнила? Мимо мылен, потом налево и по всходу на первый ярус.
Девушка кивнула. Она ушла, не оглядываясь, но затылком чувствовала — он смотрит ей в спину. Почему-то от этого стало теплее на душе.
Лесана куда-то уехала. Клесх целые дни проводил в покое Главы. Цитадель жила своей обычной жизнью: камень, холод, строгость. На поварне было скучно. Нелюба и Цвета после недавнего свидания с парнями в казематах ходили неразговорчивые и виноватые. Клёна едва дозналась, что случилось. Оказалось, обережники и слушать не стали нарядных девок. А Ильгар так напустился на Нелюбу, что та всю ночь проплакала у подружки на плече.
— Говорит, мол, чего пришли? Утра вам мало? Грозился за ухо из подземелья вывести и Главе на руки передать, чтобы вразумил, — гнусавым голосом жаловалась девушка.
Цвета стыдливо прятала глаза…
— Да чтобы я в его сторону ещё хоть раз поглядела? Да не дождется, упырь проклятущий! — в своём гневе Нелюба забыла, что Ильгар вовсе не звал её миловаться.
Клёна только утешала несчастную и
А Нелюба с Цветой в своей обиде даже не спросили подругу, как она дошла до своего покоя в кромешной-то темноте. Ну и ладно. Нелегко девкам пришлось. Крались на свидание, а ушли, словно хворостиной отстёганные. Обидно ведь!
Но про себя Клёна решила, что к Люту нынче не пойдет. Ну его. Кто знает, может, приветит ещё хуже, чем Ильгар Нелюбу? А и рад будет, так нечего баловать. Решит ещё, что влюбилась. А она не влюбилась. Вот и нет! Просто… хотелось хоть с кем-то поговорить. Не слушать про парней, не вспоминать разоренную деревню, не думать о маме и брате. Лишь разговаривать, хоть о чём. И чтобы не объяснять ничего, не слушать утешений и жалобных всхлипываний. А то и пуще того. Забыть все. Навеки. Будто не было в жизни ни Лущан, ни Вестимцев, ни Фебра, ни отчима… никого. Стать бы деревом. Да. Деревом. Как та сосна, которая укрыла от Ходящих. Стоять, качаясь под ветром, расправив могучие ветви и ничего не бояться, ни о чем не горевать.
Нет. Не пойдёт она больше к Люту. Парни чёрствые, что камни.
Вон, Ильгар, вроде как подмигивал Нелюбе, вроде поглядывал. А пришла девка — напустился, как на Ходящую. И не подумал, какой храбрости ей стоило на нижние ярусы спуститься.
Или взять хоть Фебра?
Однако при воспоминании о старградском сторожевике Клёне сделалось так горько, так тошно и стыдно, что уши заполыхали. Поэтому завершив хлопоты на поварне, она вернулась в свой покойчик, заперлась и села прясть. Только бы не видеть никого. Не думать ни о чем. Почему не говорила мама, как тяжко становиться взрослой?
Тянулась шерстяная ниточка, крутилось веретено, выл за окном ветер, в очаге потрескивали поленья. Не пойдёт она больше к Люту. И ни к кому не пойдет…
Много люди сами себе дают зароков. Много и часто. А сдерживают далеко не все. Так и Клёна, переборов приступ острой тоски, к вечеру следующего дня заскучала. Подруги позвали гадать на лучинке и шерстяных нитках. И, правда, почему нет?
Собрались у Клёны в каморке — принесли с поварни плоское блюдо, ковш воды, набрали обрезков нитей, которые спряли сами.
— На что гадать-то будем? — шёпотом, замирая от сладкой жути, спросила Цвета. — На близкое или на далекое?
— На близкое, — так же шёпотом ответила Клёна. — О далеком чего гадать? Когда оно ещё наступит.
— А о близком чего? А то мы не знаем, что завтра снова будем котлы чистить да лук резать.
Девушки задумались.
— Ну, давайте на далёкое, — сказала с сомнением Клёна и взялась завязывать узелком обрывки ниток.
Некоторое время подружки молчали, каждая выплетая свою судьбу.