Пленники Раздора

Казакова Екатерина

На беду они тогда встретили того чужака. Думали, испортил он только сестру. А тот испоганил ещё и брата.

Серый лежал на мягкой земле, смотрел в темноту и размышлял. Мара не смогла бы уйти незамеченной. Кто-то ей помог. Надо выяснить — кто.

* * *

Когда Клёна поднялась на четвертый ярус Цитадели, за стенами уже смерклось. Она постучала в дверь и, не дожидаясь позволения, вошла в покой Главы.

Там было полутемно — лучина догорала, а угли в очаге уже подернулись пеплом. На лавке возле стены спала чужинка, которую

привезли нынче утром. Клесх же стоял у окна. И отчего-то — Клёна не могла объяснить, отчего — она поняла, что ему больно.

Падчерица подошла к отчиму и нерешительно обняла окаменевшие плечи.

— Ты обедал? — спросила она, запрокинув голову. — Хоть что-то ел?

— Да.

Он смотрел на неё удивленно, словно не узнавал, и вдруг сказал:

— Ты сейчас очень похожа на мать…

Девушка лишь грустно улыбнулась.

— Скажи, что там с Фебром? Я не хожу в Башню целителей, не хочу мешать.

Клесх отошел от окна и сел на лавку. Клёна опустилась рядом.

— Пока жив, но очень плох, — сказал обережник. — Не грусти, девочка, ратоборцы часто гибнут. Слез не хватит — оплакивать каждого.

Она кивнула и сказала вдруг:

— Я не хочу остаток жизни работать на поварне.

Отчим посмотрел без удивления, выжидающе, потому что понимал — это внезапное решение вызвано не леностью.

— Разреши мне обучаться письму и счету. Не всё же мне изо дня в день кружиться среди горшков. Я хочу тебе помогать, — и она кивнула на берестяные грамотки, лежащие в плоском деревянном блюде.

Клесх озадачился и медленно кивнул. Помощник ему и впрямь был нужен, а Клёна не была ни глупой, ни болтливой, а сейчас ещё и неуловимо переменилась…

Какое-то время падчерица сидела, прижавшись к нему теплым плечом, потом спросила, кивнув на спящую:

— Кто она?

Глава посмотрел на волчицу и ответил:

— Сестра Люта. Помнишь оборотня, который тебя спас?

Клёна медленно кивнула. Она помнила Люта. И его улыбчивое лицо, и спокойную рассудительность и внезапную жестокость, которая не столько напугала, сколько отвратила девушку.

— За братом пришла? — спросила падчерица.

Отчим покачал головой:

— Не только. Она привела Фебра.

Впервые Клёна посмотрела на Ходящую с любопытством.

— Она не боится дневного света?

Клесх поцеловал девушку в лоб:

— Иди. Много вопросов. Долго на них отвечать. Завтра после утренней трапезы ступай Ольсту, скажи — я приказал учить тебя грамоте и счёту.

Девушка кивнула и поднялась, но, прежде чем уходить, наклонилась и поцеловала отчима в изуродованную щеку:

— Спасибо.

Он на миг удержал её за затылок, прижимая к себе:

— Изменилась…

Клёна замерла от этой скупой неумелой ласки, и обняла мужчину за плечи. Стоять, согнувшись, было неудобно, но она не находила в себе сил высвободиться и уйти, как прежде.

— Повзрослела. Я — дочь Главы. Не все же плакать, — сказала она и почувствовала, как Клесх улыбнулся.

Никогда прежде падчерица не называла себя его дочерью.

* * *

Ветер

тоненько подвывал в дымоходе. Клёна сидела, уставившись на трепещущий огонёк лучины. Она размышляла, перекатывая в ладонях серебряную куну.

Ночь лилась в покой через закрытые ставни.

Как-то там Фебр? Весь день в Башню целителей нескончаемой чредой шли люди: креффы, выучи из старших, выучи из молодших, то носили воду, то тащили обратно вёдра с грязными повязками. Клёна подступилась к одному, мол, давай постираю, помогу. На неё устало шикнули, мол, без того помощников много. Ступай, не лезь.

Она понимала — им там только глупой девки не хватало под руками. Но безделье было невыносимым. Что бы она ни делала, всё казалось — пустопорожне время тратит. Он там. А она, то лук чистит, то горшки оттирает! И лишь косится в окно на крыльцо Башни.

Целители выходили оттуда обессилевшими: и послушники, и наставники. Видно становилось: из последних сил бились за Фебра, пытались вырвать у смерти.

Нельзя им мешать…

Она слышала, как Ерсей — старший Ихторов выуч — сказал одному из ребят в трапезной:

— Ежели ночь переживет — чудом будет. Раны почернели. Как бы не обернулся. Хранители ему помоги. Донатос в лекарской ночует нынче, чтоб упредить, случись неладное. Крефф сказал, мол, доживет до утра, может, в жилу пойдет. А нет, так с восходом придётся упокоить.

Клёна собирала со стола миски. Она держалась спокойно, удивляясь сама себе. Даже руки не дрожали, только сделались холодны, да в ушах на миг зашумело. Но потом немочь отступила. И лишь к вечеру вернулась головной болью — неумолимой, тягучей, тошной. Обычно Клёна ходила к Ихтору, чтобы помог, унял муку Даром. Но нынче и помыслить о том казалось кощунством. Есть у лекарей дела поважнее её головы. Дай, Хранители, не впусте труды будут.

Клёна лишь единожды молилась Хранителям — духам пращуров — тогда, когда пережидала ночь на старой сосне. Её жаркая путаная мольба была услышана, хотя девушка не принесла прародителям ни единого дара. Потом, уже в Старграде, она сожгла на маленьком костерке прядь волос, а ещё, чтобы порадовались светлые души, бросила горсть пшеницы и вылила на угли чарку хмельного меда. Иного угощения и благодарности у неё — лишившейся всего, кроме жизни — не было.

Нынче же она собиралась впервые осознанно воззвать к небесным покровителям, испросить благословения и помощи. Не для себя. Для человека, который в лекарской Цитадели сгорал в жару и едва дышал.

Однако снова у Клёны не нашлось ничего, что можно было принести в жертву. Хранители — изначальники рода, чьих имен уже не помнили потомки — светлые души, вознесшиеся много-много веков назад, не заслуживали пустых просьб. То не суетное поминание в беседе или скорби, то просьба о помощи. Истинная молитва. Которую в далёкие светлые выси донесет дым огня.

Чем чище просьба, чем ценнее жертва, тем больше надежда, что мольба будет услышана. Обычно резали телёнка и кропили кровью костер и стены дома, а на жертвенное мясо приглашали всех соседей.