Плесень

Туманова Ольга

Испуганная волной сокращений Валентина Эмильевна была необъективна. Каждый раз после ежемесячных отчетов в бухгалтерии к директору в истерике влетали бригадиры и отказывались работать с Леонидовой, и каждый раз Иванюта хотел выгнать Леонидову к чертовой матери, и каждый раз Сачкова отстаивала перед директором своего зама. Она ценила ее, но отнюдь не за профессиональные качества. Всякий раз, когда надо было что-то запретить, Тамара Васильевна просто не вмешивалась, не мешала Леонидовой. Если отказать надо было кому-нибудь из тех, с кем Тамаре Васильевне не хотелось омрачать отношений, она непременно уезжала в тот день в банк либо брала отгул. Ну, а когда просьбу можно было исполнить, Тамара Васильевна спокойно ждала, пока бухгалтерию не сотрясут крики Леонидовой

и просителя, а потом, как бы услышав, наконец-то, разговор, разрешала то, что можно было разрешить. И вся фабрика знала, что Леонидова - стерва, а с Тамарой Васильевной работать можно.

– Почему пахнет моими духами, - растерянно спросила Тамара Васильевна с порога своего кабинета.

– Так юристка же была, - не поднимая головы от машинки, ответила Патина.

Геннадий Эрихович без предупреждения вошел в директорский кабинет и, не обращая внимания на Римшину, начал сразу от порога:

– Ну, ты когда ей выговор объявишь? Тянуть долго будешь?

– Кому?
– успокаивая его, махнул рукой Иванюта.

– Таньке Головачевой. Совсем язык распустила.

– Разве я против?
– успокаивая Шмольца теперь уже интонацией, тихо ответил Иванюта.
– Но надо подумать: за что?

– Диспетчеру не найдешь за что?

– Я сейчас во-от так, - и Иванюта провел ребром ладони по горлу.
– Ты подготовь приказ.

– Она подготовит ,- махнул Шмольц в сторону Римшиной. Марианна Викторовна закивала головой готовно и уже собиралась заговорить, но Шмольц продолжал, по-прежнему не обращая на нее внимания:

– Фридман звонил?

– Звонил. Только что. Все в порядке. Все оформил. В пятницу едем все трое.
– И, отвечая на взгляд Шмольца, добавил, - ну, ты же в Москву летишь. Вернешься, съездишь, какой разговор.

Геннадий Эрихович вернулся к себе в кабинет недовольным. И то, что Фридман и Иванюта ездят в Китай чаще, чем он, а значит имеют больше, было ему неприятно. И не нравилось Шмольцу, что Тамара едет вместе с ними. Конечно, он сам просил устроить Тамаре эту поездку. Елена, жена, вытрясала из него все, да и не нужны Тамаре деньги, она сама и зарабатывает много, и деньги делать умеет, и муж у нее целыми днями откармливает на продажу бычков, их у него целый свинарник, а деньги все идут, естественно, на Тамару, куда тратить-то? Чего у нее нет? Но побаловать ее чем-то нужно, тем более сейчас, когда уже пятый раз за один только этот год из-за разгильдяйства Фридмана приходится закапывать в землю яйцо, оформляя эти "похороны" под невинные убытки. Яйца в продаже в этом году даже в городе не было, что уж говорить о поселках да леспромхозах, и Тамара, конечно, всякий раз рисковала. А неделю назад было принято решение запретить бартерные сделки, и ехать Тамаре нужно сейчас, пока на фабрике никто не знал о запрете, словно едет она добывать товары и продукты для коллектива. Благо, о законах-разрешениях говорили громко, а запреты спускались по-тихому.

Самым неприятным было то, что Тамара поедет в одном купе с Иванютой и Фридманом, и будет жить с ними в одной гостинице. Хорошо, если среди попутчиц да соседок по этажу окажутся подходящие девки, а если нет? Фридман, пересекая границу, чувствует себя бизнесменом и суперменом и Казановой одновременно, а патрон из кожи лезет, чтобы походить на Фридмана и, если уж не другим, так хоть себе казаться чем-то вроде сердцееда. Однако, все к лучшему, - рассудил Шмольц, - при необходимости у него будет прекрасный повод для разрыва. И он позвонил Сачковой:

– Все в порядке. Едете в пятницу, поезд в восемь вечера. Потом патрон объявит на планерке, что ты ездила считать предварительную прибыль. Но это работа экономистов, так что не проговорись раньше времени. Чтобы без шума. Я могу после планерки уехать часа на два. Убежишь?

– Конечно, - счастливо засмеялась Тамара Васильевна.

Последнее время ей удивительно везло, во всем. Вместо скучной работы бухгалтера с обязанностью весь день сидеть за рабочим столом - руководящая должность. Геннадий... Она даже с мужем

как-то после обильного застолья хотела раскрыться, да тот... Ну и ладно, ей и Геннадия хватит. Пока - и она засмеялась тихонько. И теперь это увлекательное и бесплатное путешествие, да не просто бесплатное - она выпишет себе командировочные. И такая веселая компания. И возможность купить вещи, в какие никто на фабрике не будет одет. Все-таки, она должна выглядеть соответственно своему положению. Денег у нее уйма, да ничего не купишь ни в рыбкопе, ни в сельмаге, там свинокомплекс пасется да бройлерщики. А они со своими дохлыми несушками кому нужны? Тамара Васильевна вздохнула. Конечно, все хотят покупать свежую свинину по бросовым ценам. И кур хотят бройлерных. Что выменяешь на яйца?

А из Китая... У Тамары Васильевны до сих пор перед глазами кожаные куртки, в каких вернулись весной из Китая Иванюта с Фридманом. А сколько там косметики!

Тамара Васильевна взяла чистый лист бумаги и стала набрасывать, что ей приготовить в Китай: косметичку, духи, голубое платье... Она на миг задумалась, счастливо засмеялась и дописала: новое белье.

А Иванюта собирался в Китай не только за шмотками. Кроме возможности бесплатно отдохнуть, чем он никогда не пренебрегал, директора звало в Китай важное дело. Надо было спасать свои товарные отношения с Китаем. Надо убедить и уговорить нужных китайских товарищей безотлагательно направить протесты и просьбы на прекращение бартерной торговли и в краевые и в центральные инстанции. Это они должны просить наши власти не прекращать партнерские отношения фабрики с Китаем. Иванюта знал, что самые мимолетные просьбы иностранцев для властей значат куда больше, чем все стоны, мольбы и угрозы собственного народа.

А в бухгалтерии стоял гул, с непривычки здесь трудно находиться долго, начинает болеть голова.

Тамара Васильевна гула не замечала. Возможно, она была бы построже со своим отделом, но сколько уже раз, когда они выезжали с Геннадием из леса, дорогу им пересекали фабричные машины.

Гул, но совсем иной, чем в бухгалтерии, стоял в ремонтных мастерских: гудели моторы, сварочные аппараты. Привыкшие к гулу мужики, не отрываясь от работы, громко переговаривались.

Бросив телефонную трубку, Марков, злой и подавленный, стоял посредине каптерки. Последнее время он входил в мастерскую, внутренне напрягаясь. За все безобразия, что творились и в стране и на фабрике, мужики, не выбирая выражений, выдавали ему - как коммунисту, члену парткома, представителю администрации, члену совета трудового коллектива. Он, который всю жизнь работал не меньше и не хуже других, а многих и больше и лучше, вдруг оказался виноват во всех бедах, во всем горе, во всех преступлениях. О том, что совет на фабрике существует формально, а последнее время вообще прекратил собираться, Марков предпочитал в мастерской не говорить, чтобы не опрокидывать на себя новый ковш гнева.

Казалось, воздух в мастерской накален не солнцем, не сваркой, а злобой. В мастерской одни уже неделю возились с "Москвичом" и "Уазиком"- Шмольц врезался в солдатика, обошлось, слава Богу, без крови, но теперь срочно чинили обе машины. И хотя рабочим закрывали наряды по высшим расценкам, мужики кипели, что Шмольцу их работа не стоит ни копейки. Другие в мастерской третий день матерились над разобранным пометовозом. По всему, он не подлежал починке, его давно списали на детали, но Шмольц вдруг приказал срочно его отремонтировать, а спорить со Шмольцем бессмысленно: он слышит только себя.

Сочувственно смотрела на начальник ремонтных мастерских Галина Дьякова, нормировщица. Они уже много лет работали вместе и хорошо понимали друг друга и ладили между собой.

– Что случилось, Кузьмич?

– Шмольц говорит, что оговорился. Срочно нужен не пометовоз, а кормовоз.

Галина, как и Марков, знала, какой скандал поднимут сейчас слесари, что они бросят в лицо Маркову всю злобу, что жила в них на Геннадия, Тамару, Иванюту, Фридмана и всех фабричных и общесоюзных "сволочей, бездарей, бездельников и хапуг".