Плеть темной богини
Шрифт:
Обыкновенный серый ключ с белым брелком, на котором значилась цифра «7».
– И что это значит? – Юленька вытерла ключ о штаны. – Как мне понять, что это значит? И почему его спрятали аж туда?
Естественно, ответить кукла не удосужилась.
– Если есть ключ, то должен быть и замок, правильно? Вопрос только где? Камера хранения? Банковская ячейка?
Юленька проговаривала варианты и тут же сама их отметала: уж больно обыкновенным выглядел ключ. Плоская, треугольная головка, украшенная выдавленным листочком клевера, длинная шейка и острые бороздки,
Но вот вопрос: где эта дверь?
И Юленька, сунув ключ в карман, продолжила поиски. Она не сомневалась: ответ будет тут же, в куклах, и потому не удивилась, когда в мягком, источающем тонкий запах лаванды тельце нащупала нечто жесткое. А внимательно присмотревшись, увидела, что боковой шов, начинавшийся под мышкой куклы, был некогда распорот и снова зашит, но уже наспех, неуклюже и некрасиво.
Ну да, бабушка никогда не любила возиться с шитьем, вот Зоя Павловна сделала бы все не в пример аккуратнее.
Поиск ножниц занял минут десять, за которые Юленька была вынуждена констатировать, что в квартире царит полный развал: в одной из комнат стояли недоперебранные мешки и коробки, во второй на полу валялась кукольная одежда, а сами фарфоровые красавицы, растерявшие изрядную долю привлекательности, унылой грудой возвышались в углу. На кухне – пакеты, в спальной комнате – одежда, уже не игрушечная, но собственная Юленьки…
Зоя Павловна бы за голову схватилась. Да и бабушка вряд ли одобрила бы такое. Нет, определенно пора что-то делать и с квартирой, и с жизнью. Но для начала Юленька занялась куклой.
Внутри, под мешковиной, оказалось не сено, не песок и даже не пенопласт, а мелкие шарики, которые моментально просыпались из распоротого шва на колени, на покрывало, на ковер. Но Юленька только стряхнула их с брюк и, сунув пальцы в дырку, вытащила коробочку.
Та была невелика – сантиметров пяти в длину и трех в ширину, – сделана из жести и некогда украшена росписью: по синему озеру плавали белые лебеди, а красавица в сарафане и кокошнике тянула руки к небу, точно умоляя о чем-то. Правда, сейчас роспись изрядно поблекла, пошла мелкими трещинками и при малейшем прикосновении осыпалась крупными лоскутами краски.
Зато, если коробочку потрясти, внутри ее шуршало и позвякивало нечто.
– В ларце – заяц, в зайце – утка, в утке – яйцо, в яйце – игла, а в ней-то уже и смерть Кощеева, – назидательно произнесла Юленька, подцепляя плотную крышку ногтями. Пришлось повозиться, потому что крышка была плотной, коробочка маленькой, а ногти – длинными и хрупкими.
– Ну и кто ты? – спросила Юленька, вытягивая сложенный вчетверо тетрадный лист и еще один ключ. – Заяц? Утка? Или уже яйцо?
На листе никаких знаков, ни цифр, ни букв, ни тем более адреса и указаний, что с ключами делать. Второй, в отличие от первого, был длинный, штыревидный, с глубокими бороздками и обмотанною синей изолентой головкой.
А
И не просто вспомнила, а…
Подъезд был другим, с темно-красной, подпертой кирпичом дверью, со щербатыми ступеньками, на которых стояла алюминиевая миска с молоком и покрошенным хлебом, с двумя березами, низкими и кривоватыми от старости, с козырьком, где шумели, курлыкали, пихаясь, голуби.
Подъезд смотрел на маленькую Юленьку с удивлением, точно не понимая, как она сюда попала. На Юленьке синее платьице и белый нарядный фартук с оборочками по низу. В волосах – синие ленты, а в руке – холщовая сумка, синяя же, пошитая Зоей Павловной и украшенная тремя крупными бусинами.
Сама Зоя Павловна была тут же – присела на лавку под березой, вытянула ноющие ноги и, поставив рядом авоську, прикрыла глаза.
– Хорошо-то как…
Ветер теплый, пахнет свежим батоном. Голуби ярятся, перекрикивая, сталкивая друг друга на землю и, громко хлопая крыльями, перья роняя, кружат над козырьком. А у миски кот черный дремлет.
– Вот тут я и живу, – наконец объясняет Зоя Павловна и с кряхтением поднимается, подхватывает авоську – плотные ручки продавливают мягкую кожу, потом полоски останутся, красные и некрасивые. – Ну идем, что ли?
И Юленька, не смея перечить, идет. В подъезде пахнет уже не батоном, но чем-то иным и неприятно.
– Вот Ванька, ирод, снова… Я ему! – неизвестно отчего злится Зоя Павловна, и носом поводит, и ноздри раздуваются, и Юленьке кажется, что вот сейчас Зоя Павловна вдохнет весь воздух.
Второй этаж, третий… ковров нет и цветов тоже. Зато лежат на лестничной площадке плоские блины от штанги. И рядом же – черные сапоги в желтых разводах.
– Ну я им! – снова грозится Зоя Павловна, перехватывая авоську. – А ты смотри, смотри, как не надо делать! Мусор-то выкидывают.
На четвертом этаже они останавливаются перед красной дверью, на которой крест-накрест забиты желтые гвоздики. Красиво.
Зоя Павловна ставит сумку на землю, лезет в карман вязаного жакета и чем-то долго звенит, а под конец вытягивает связку ключей.
– Сейчас, сейчас чаю попьем, – бормочет она, успокаивая. А Юленька не нервничает, более того, здесь, на четвертом этаже, тепло и даже уютно, и прежний запах ушел, уступив место новому – сытно-котлетному.
– Сейчас…
Связка выскальзывает из неповоротливых пальцев, со звоном падает вниз, в пролет, и радостно дребезжит, прыгая со ступеньки на ступеньку.
– От же!
– Я принесу, баба Зоя! – Юленька бежит вниз, перескакивая через ступеньку. – Я принесу!
И принесла, со второго этажа, того самого, где плохой запах. А к нему и звуки не очень – голоса, музыка будто, но все это недоброе. И Юленька, подняв связку, спешит наверх. Но по дороге успевает хорошенько изучить ключи, которых оказывается не так и много.