Плевенские редуты
Шрифт:
Солдаты улыбаются:
— Ён нас дотла знает…
— С таким аниралом и помирать не страх, — ускоряют шаг, уходят в смерть. Кажется, что темно-серый туман заглатывает батальон за батальоном.
Разгорается артиллерийская дуэль. Услышав голос своих орудий, солдаты приободряются: — Бона пошла в ответ!
Пехота, преодолев ручей, выбивает турок из ложементов — собственно, из ям с грязью по колено. Редуты полыхнули огнем, окутались пороховым дымом. Взбираясь на Зеленую гору, пехота побросала даже те немногие лопаты, что были у нее, и теперь, накрытая огнем, вгрызалась
— Поперхнулась, стерва… — побледнев, процедил Епифанов, — харчеваться схотела…
Пролетел с индюшиным клекотом снаряд дальнобойного орудия, разорвался далеко позади. Свист пуль, режущих воздух, слился в одну зловещую ноту. Егор, преодолев страх, шутливо сказал пожилому соседу:
— Не гнись! Раз свистнула — мимо пролетела.
— Эт я знаю. А знает ли она, дура?
— Вишь заплакала, птаха залетная…
Пули звенели, пели свое «фтюи», чмокали, выстрелы походили на частые щелчки бича. Вот с давящим свистом легла совсем близко еще одна граната.
— Цельно. Тетерьки пошли. В главный резерв, подлюги, целят, — насмешливо сказал Епифанов. — Что ни говори, а драться они способные.
— Хорошо, я чистую рубаху надел… — раздумчиво произнес пожилой солдат.
— Ниче. Были в аду, полезем в пекло. Ишь, звенит. Руки раззявь да лови!
Одна из гранат не разорвалась.
— Прилегла трошки отдохнуть. Харч слабый, — продолжал шутить Егор.
Другая врылась в землю поближе.
— Пошла подружку шукать… Заплямкала!
…Скобелев обычно каждым нервом чувствовал пульс боя, слышал его дыхание — то прерывистое, то взволнованное, — точно знал, когда надо помочь резервом, а когда повременить с ним. Он умел различать на слух спад или напряженность ружейного огня, интенсивность и направление огня артиллерийского.
И сейчас… Громкое, вперебой рукоплескание скорострельных пушек-картечниц… Дымы… Суета связных… Донесения офицеров… Оттенки «ура!» — то вымученного, неохотного, то бодрого, воинственного. Все это создавало кровавую симфонию боя. Он научился обуздывать себя, когда хотелось ринуться в гущу рукопашной на каком-то участке; научился скручивать себя ради цели большей — влияния на весь ход боя. Легче всего бросать только себя в огненный смерч. Но надо выждать ту главную минуту, когда твой рывок решающе склонит чашу весов к победе.
А наступление развивалось скверно. Атакующих встретили убийственным фланговым огнем из западных редутов, о существовании которых он не знал, хотя позавчера сам с тремя сотнями казаков проводил рекогносцировку.
Кажется, время бросить в бой себя, вот сейчас — время! Несколько утих пачечный огонь. До редута осталось совсем немного, а суздальцы и владимирцы залегли. К Скобелеву подскакал на вороном коне пожилой капитан, докладывая, саблей взял под высь. В эту минуту между белым конем генерала и вороным разорвалась граната, густой дым окутал их. Когда дым рассеялся, капитан, не торопясь, закончил салют, опустил саблю.
Скобелев приказал Либавскому полку и двум последним своим стрелковым
— Гля, братцы, наш скачет.
— Ну, он черту сват, супротив пули заговоренный, она его завсегда обходить…
— И резерва идет!
— Теперя будем посылать турка в рай, спробовать каленый орешек, — уверенно говорит Егор Епифанов.
В сопровождении штандарта мчится генерал на белом, прижавшем уши коне, в белом кителе, заляпанном грязью, в белой фуражке. Мчится мимо укрытых передков, лазаретных фургонов. Врывается в разрывы, дым, перескакивает через станину перевернутого, поклеванного шрапнелью орудия. Мимо брошенных ранцев, убитого молоденького пехотинца: тот поджал колени к подбородку, будто спит на боку, подложив ладонь под щеку. Убитые похожи на поваленные кое-как копенки.
Скорее! Чтобы не дрогнули, не побежали назад, скорее! Зачем залегли себе на погибель?
Шрапнель — словно пузырь лопнул — застучала о стволы одиноких деревьев. Следы от копыт мгновенно заполняет вода. Пуля скользнула по лакированному козырьку фуражки Скобелева, другая задела кончик уха коня, опалила его пятно на лбу, похожее на отпечаток ладони. Скорее! К редуту! Конь косит покрасневшими белками, несет своего хозяина к редуту.
— В штыки, за мной! — кричит Скобелев. — Кто отстанет — стыд!
Губы его подергиваются. Конь неудачно перепрыгнул через канаву, сломал ногу и упал. Скобелев успевает соскочить, измазанный глиной и грязью, перехватывает коня у подвернувшегося поручика:
— Вперед!
Из канавы поднимается весь в грязи Егор Епифанов, с отчаянной удалью орет:
— Пропадать, так под присягу!
С трудом отрывая сапоги от вязкой, присасывающей земли, немного нагнув голову, словно боясь удариться обо что-то, бежит за генералом, машет остальным. Огненный дождь хлещет им в лицо.
— Вперед! Енерал себя не жалеет, чего нам себя жалеть! Вперед!
И еще, еще поднимаются, бегут. Ревельцы, воронежцы, шуйцы, вологодцы… Синие, красные околыши кепи. Бьет барабан. Полощется изрешеченный генеральский значок.
— Вперед, ребята! Я вас поведу!
Штыковой бой захлестывает ложементы; идет под стеной редута. Скользя, падая, теряя убитых и раненых, лезут на проклятый редут, срываясь с него и снова взбираясь. По штурмовым лестницам, плечам — на огонь.
Егор опамятовался уже в самом редуте. Скобелев на коне проскакал левее насыпи. Осколком перебило пополам его саблю.
Конь упал на колени. Скобелев мгновенно освободил ноги от стремян и, огромным прыжком преодолев ров, очутился в редуте. Нурбайке пуля попала в висок. Такая же участь постигла и неведомо как очутившегося здесь лысого, немолодого фотографа из газеты «Новое время», со своим ящиком старательно сопровождавшего Скобелева.
Раненый турецкий офицер застрелил из револьвера четверых, прежде чем его заколол Дукмасов. Красные струи змеились по стокам клинка хорунжего.
Внутри редута — густые лужи крови, голенища пропитались ею. Отяжелел от крови туман.