Плоды земли

Гамсун Кнут

С сапожником он обо всем договорился, а мадам Гейслер, оказывается, уехала, поэтому сыры он продал торговцу. Вечером он отправляется домой. Мороз все крепчает, так что идти легко, но на душе у Исаака тяжело. Бог весть когда теперь придет Гейслер, раз и жена его уехала, – может, вовсе никогда не вернется. Ингер нету, а время идет.

На обратном пути он тоже не заходит к Бреде, нет, он делает крюк и обходит Брейдаблик стороной. Ему не хочется ни с кем говорить, только бы идти. «А телега-то у Бреде все еще стоит на дворе, пожалуй, так и останется на зиму!» – думает он. Ну да, каждому свое! Вот у него самого, у Исаака, и телега есть, и навес для нее, а лучше ли ему от этого? Дом у него только наполовину дом, был когда-то

целым, а теперь только половина осталась.

Когда среди дня он наконец издали видит свой дом на откосе, на душе у него светлеет, хотя он устал и измучен после двух суток пути: дом стоит как стоял, из трубы вьется дым, оба мальчика играют на дворе; едва завидев его, они бегут ему навстречу. Он входит в избу, в горнице сидят два лопаря, Олина в удивлении встает со скамейки.

– Что это? Ты уж вернулся? – говорит она. Она варит кофе на плите. Кофе? Кофе!

Исаак и раньше замечал: когда к ним приходил Ос-Андерс или другие лопари, Олина варила кофе в маленькой Ингеровой кастрюльке. Она варит его и тогда, когда Исаак работает в лесу или в поле; если же он неожиданно приходит домой и видит это, она молчит. Но он знает, что всякий раз у него становится одним козьим сыром или мотком шерсти меньше. И потому у него хватает мудрости не поднимать руку на Олину за ее низость. В общем, Исаак старается быть все добрее и добрее, ради чего бы он это ни делал – то ли ради мира в доме, то ли в надежде, что Бог за это скорее возвратит ему Ингер. Он склонен к раздумьям и предрассудкам, даже его крестьянское лукавство искренне и простодушно. Осенью оказалось, что дерновая крыша в конюшне начала протекать над лошадью; Исаак пожевал-пожевал свою железную бороду, а потом улыбнулся, словно сообразив, в чем штука, и заложил крышу тесинами. У него не вырвалось ни одного сердитого слова. Другой пример: кладовая, в которой он держал съестные припасы, стояла на высоких каменных подпорках по углам. Мелкие птицы залетали в нее сквозь большие отверстия в каменной кладке и метались, не находя выхода. Олина жаловалась, что воробьи клюют провизию, портят и пачкают сало. Исаак сказал:

– Плохо, что птицы залетают, а вылететь не могут! – И в разгар спешной работы наломал камней и заложил отверстия.

Бог знает, что он думал при этом, может, надеялся, что Ингер скорее вернется к нему, если он будет совершать добрые поступки.

IX

Годы идут.

Опять приехал в Селланро инженер с бригадиром и двумя рабочими, и опять они собирались вести через горы телеграфную линию. Судя по всему, теперь линия пройдет чуть выше усадьбы, в лесу предполагалось прорубить широкую просеку, ну что ж, это неплохо, здесь станет не так пустынно, мир ярким светом ворвался и сюда.

Инженер сказал:

– Тут будет центральный пункт между двух долин, тебе, может быть, предложат надзор за линией по обе стороны.

– Так, – сказал Исаак.

– Получать будешь двадцать пять далеров в год.

– Так, – сказал Исаак, – а что мне за это придется делать?

– Держать линию в порядке, чинить провода, если они порвутся, корчевать кусты, которые растут на линии. У тебя на стене будет висеть маленькая машинка, которая показывает, когда надо выходить на линию. И тогда бросай все свои занятия и иди.

Исаак призадумался.

– Я мог бы взять эту работу на зиму, – сказал он.

– На весь год, – возразил инженер, – разумеется, на весь год, и на зиму и на лето.

Исаак заявил:

– Весной, летом и осенью у меня полно работы на земле, ни на что другое времени нет.

Инженер добрую минуту смотрел на него, а после задал удивительный вопрос:

– Да разве ты на этом больше выгадаешь?

– Выгадаю? – переспросил Исаак.

– Разве ты больше заработаешь на земле за те дни, когда будешь обходить линию?

– Вот уж этого я не знаю, – ответил Исаак. – Только ведь живу-то я здесь ради земли. У

меня большая семья, много скотины, всех надо прокормить. Мы живем землей.

– Ну что ж, – сказал инженер, – я могу предложить это место кому-нибудь другому.

Угроза эта, видимо, принесла Исааку большое облегчение, ему вовсе не хотелось обижать важного барина, и он поспешил объяснить:

– У меня ведь лошадь и пять коров, да еще бык. Два десятка овец и шестнадцать коз. Скотина дает нам пищу, и шерсть, и кожи, надо же ее кормить.

– Ясно, – коротко кивнул инженер.

– Да-да. Вот я и не знаю, как добуду ей корм, если в самую страду придется за телеграфом смотреть.

Инженер сказал:

– Не будем больше говорить об этом. Поручим надзор вашему соседу, Бреде Ольсену, он, наверное, с радостью согласится. – Инженер повернулся к своим спутникам. – Идемте дальше, ребята!

Олина по тону разговора верно поняла, что Исаак заупрямился, сделал глупость, и обрадовалась.

– Что это ты сказал, Исаак: шестнадцать коз? А ведь их сейчас только пятнадцать.

Исаак посмотрел на нее. И Олина тоже посмотрела прямо ему в глаза.

– Разве коз не шестнадцать? – спросил он.

– Нет, – ответила она и беспомощно взглянула на присутствующих, как бы подчеркивая его бестолковость.

– Так, – тихонько протянул Исаак. Он закусил зубами бороду и стал грызть ее.

Инженер и его спутники ушли.

Вздумай Исаак выразить Олине свое неудовольствие или, чего доброго, искалечить ее, то ему представлялся удобный случай, о, замечательный случай, они были в горнице одни, мальчики побежали провожать приезжих. Исаак стоял посреди комнаты, Олина сидела возле печки. Исаак дважды откашлялся, показывая, что собирается заговорить. Но он молчал, проявив этим свою душевную силу. Неужто он не знает собственных коз как свои пять пальцев? С ума сошла эта баба, что ли! И как это может пропасть из хлева хоть одна животина, когда он самолично ухаживает за ними и ежедневно со всеми разговаривает, со всеми шестнадцатью козами наперечет! Значит, Олина наверняка стащила одну козу, когда вчера сюда приходила женщина из Брейдаблика.

– Гм! – сказал Исаак, едва удерживаясь от искушения сказать что-нибудь еще. Что же сделала Олина? Может, и не прямое убийство, но не очень далеко от того. Для Исаака пропажа шестнадцатой козы была вопросом страшной серьезности.

Но не мог же он век стоять посреди горницы и молчать. Вот он и сказал:

– Гм. Так сейчас всего пятнадцать коз?

– Да, – кротко ответила Олина. – Посчитай сам, у меня больше пятнадцати не набирается.

Вот теперь, в эту самую минуту, он смог бы это сделать: протянуть руку и значительно изменить фигуру Олины одним хорошим тычком. Мог. Но не стал, а вместо этого храбро произнес, идя к двери:

– Сейчас я больше ничего не скажу! – И с этими словами вышел из комнаты с таким видом, как будто в следующий раз за этим дело не станет.

– Элесеус! – крикнул он.

Где Элесеус, куда подевались оба парнишки? Отец хотел обратиться к ним с вопросом, они уже большие мальчики, могли видеть, что делается в доме. Он обнаружил их под овином, они забились в самую глубину, снаружи их не видать, и выдали себя лишь боязливым шепотом. И вот они выползли на свет, словно два преступника.

Оказалось, что Элесеус нашел огрызок цветного карандаша, забытый инженером, а когда побежал отдать его, взрослые, широко шагавшие мужчины, были уже далеко в лесу; Элесеус остановился. У него явилась мысль, что, пожалуй, недурно бы оставить карандаш себе. Он кликнул маленького Сиверта, чтоб вместе решить это дело, и оба заползли со своей добычей под овин. Ну что за карандашик! – замечательное событие в их жизни, просто чудо! Они набрали щепок и исписали их значками, а карандаш писал с одного конца красным, с другого – синим; ребятишки писали поочередно. Когда отец стал настойчиво и громко звать их, Элесеус прошептал: