Плохие девочки не плачут. Книга 3

Ангелос Валерия

И все мы разные, великие по-своему, однозначно гениальные, не поддающиеся системному анализу, не созданные для занесения в таблицы.

И на пути к действительно важной цели нужно вывернуться наизнанку, сгореть и возродиться вновь. Истекая кровью и задыхаясь от боли, не сдаваться и делать новый шаг. Снова и снова. Не обращая внимания на песок, застилающий глаза, сцепив кулаки, двигаться дальше и выше. Настолько высоко, чтобы больше не упасть. Зацепиться за точку невозврата, вырезая самые важные слова на давно утраченных и позабытых скрижалях.

Мир

жесток, не потерпит твоих открытий, пока не оплатишь счет сполна и по высшему разряду, не выстрадаешь положенный срок за ничтожнейший глоток счастья.

Великие произведения создаются надрывно, на изломе, под кайфом из пьянящего вдохновения и фанатичного упрямства, за чертой нормальности, за гранью привычного разумения, и требуют в качестве жертвенного подношения нутро своего творца.

Великие поступки вершатся еще реже, финансируются очень своеобразным богатством. Тем, чья котировка остается неизменной на протяжении столетий. Ценностью редкой, но не утраченной, не позабытой в гонке на выживание.

Что же тогда сказать о великих чувствах?

Не о серой и скучной фальшивке, привлекающей показной стабильностью или манящей призрачным блеском. А о том, что позволит пламени гореть и вырвет из рутины. О том, без чего ты беден и пуст, лишен малейшего смысла, не стоишь ни гроша. О шаге, способном рассеять тьму и зажечь звезды над твоей головой.

Эти чувства щедро дарованы каждому, но не всякий способен их понять и принять. Ступить на линию огня, рискнуть головой на плахе, поставить на кон безоблачный мирок, программируемый чужими руками. Выйти на сцену, под ослепительный свет софитов, оголить сердце перед голодной до зрелищ толпой.

Не бояться нельзя. Сомнениям всегда найдется повод. Ни единой войны не выиграли, шествуя по прямой.

Когда рука слепой Фортуны готова перерезать судьбоносную нить, нужна не просто смелость, необходимо отчаяние, изрядная доля безумия и безграничная уверенность. Важно знать: проигрыш невозможен.

Только здесь и сейчас.

Только победа.

Глава 2.3

Настоящий страх не имеет ничего общего с нервным постукиванием зубов и дрожью в напрягшемся теле. Не ускоряет пульс и не бьет по глазам адреналином. Зато сковывает сердце в железных тисках, останавливая бег крови, погружает в абсолютную тишину. Глубокую и рельефную, такую, которая во сто крат сильней ощущается леденеющей кожей.

Истинный, неподдельный ужас ядовитыми парами разъедает плоть, обращает в раба, подчиняет и низвергает до состояния пыли. Запирает в рамки вакуума, отбирает право на проявление эмоций.

Больше не можешь сражаться. Даже не осознаешь, что нужно бороться. Смотришь и не замечаешь ничего вокруг. Молчишь, утратив дар речи, соображаешь с явным трудом.

Впрочем, рано или поздно сработает спусковой крючок, и ночь разлетится на осколки. Выстрел прогремит внутри, заставит содрогнуться и реагировать, выстроить линию защиты и определить тактику.

Загнанный в угол, обложенный

со всех сторон, проигравший по всем фронтам, наконец, понимаешь, как закаляется сталь.

— Descubrirse — глагол, который лучше всего отражает мои планы, — говорит фон Вейганд, щелкая выключателем. — Переведешь или помочь?

Высоко, под самым потолком вспыхивают несколько лампочек, но полумрак не спешит растаять. Темнота сгущается надо мной.

Никаких возражений, ваша честь. Я совсем не против отсутствия света. Не хочу рассматривать обстановку в мельчайших подробностях.

— Это испанский, — отвечаю дрожащим голосом, тщетно стараюсь вернуть контроль.

Невольно сожалею, когда пальцы моего палача разжимаются, выпускают на волю, позволяют насладиться кратковременной свободой.

— Переводи, — мягко произносит он, и бархатный голос змеей скользит по трепещущему телу, вынуждая покрываться испариной.

Здесь слишком холодно и сыро. Слишком страшно.

— Обнажить секреты… выдать себя… раскрыть карты, — шепчу на автомате, затравленно озираюсь вокруг.

Восхитись убранством гостеприимной обители. Прими как неизбежность. Не плачь и не бейся в истерике, ведь никто не услышит воплей и не придет на помощь.

— Правильно, — хвалит фон Вейганд. — Хорошая девочка.

Серые своды темницы давят на плечи, гнут к полу, вынуждают сжаться, нервно сглотнуть и закашляться. Пронизывающая затхлость царит повсюду, пропитывает каждую клеточку, разбивает иллюзии, лишает хрупкой надежды.

Музейные экспонаты, разнообразию которых позавидовала бы святая инквизиция, выстроены вдоль мрачных стен темницы. Безмолвные вершители казни желают окропить ледяные каменные плиты кровью и слезами. Рвутся в бой, хищно осклабившись. Демонстрируя железную пасть, жаждут насыщения.

Стул, полностью покрытый длинными шипами. Гроб или саркофаг, чья верхняя створка разукрашена гигантскими иглами. Дыба и тиски для дробления пальцев. Колодки и цепи, гири самых различных размеров, а так же иные, совершенно непонятные конструкции, о предназначении которых никогда не захочешь узнать. Ожившие иллюстрации из энциклопедии по истории, глава про…

Игра воображения или неприглядная истина, но на остриях мне видится кровь. Эхо мученических стонов раздается в ушах. Жмурюсь и вздрагиваю, когда лязг захлопнувшейся решетки обрывает галлюцинацию.

…глава про Торквемаду.

— Откуда ты знаешь, что я немного понимаю испанский? — мозг спонтанно генерирует интересный вопрос.

Фон Вейганд запирает замок, отрезая последний шанс на спасение, и поворачивается ко мне. На его губах играет довольная усмешка.

— Я знаю все.

Кто бы сомневался.

— Наконец, появилась возможность обсудить наши проблемы, ничего не скрывать и поделиться сокровенным, — последнее слово он произносит с неприкрытой издевкой.

Пофиг на ироничность. Я была бы рада и такой фразе, прозвучи она в более подходящем месте.