Плохие кошки
Шрифт:
Варфоломей прижался к полу, трусливо следя за Карлом, потом медленно подтянул мышь лапой и нерешительно куснул за переломленный пополам хребет.
— Твою налево… — спустив ноги с лавки, Карл угодил правой пяткой во что-то мягкое. — Грета! Гретка! Прибери тут.
Девочка вздрогнула и еще крепче прижала к себе Елисавету. Потом проснулась, откинула тонкое одеяльце из мешковины и поднялась с плетенки. Покосилась на башмачки, но решила не обуваться. Зевнув, взяла совок и метлу с коротким — как раз ей по росту — черенком. Привычными движениями вымела два мышиных
— Вот же змея, рыжее отродье, — ругался Карл, осторожно ставя ногу на пол. — Назло, что ли, сюда тащит?..
Хотя грех жаловаться, рыжее отродье избавило-таки дом от грызунов. Еду можно было без опаски оставлять даже на столе, ничем не накрывая. А что задавленных мышей под лавку приносит — ну… может, думает, что хозяева на них польстятся? Добытчик, язви его. Пусть сам мышей жрет. Не кормить же его со стола, самим есть нечего. Карл тяжело плюхнулся на облюбованный стул у окна и принялся набивать трубку. Табаку оставалось не так уж много, пальцы все чаще нащупывали дно кисета, но какого черта? Все равно когда-нибудь кончится, так лучше уж покурить в свое удовольствие.
Сонная Грета аккуратно стряхнула мертвых мышей за поленницу. Почему за поленницу? А чтоб на виду не лежали. Когда она в самый первый раз высыпала Варфоломееву добычу у забора, отец накричал на нее — дескать, вид портит. Ну а за дровами не портит, вот и все. А когда они кончатся и отец увидит, что за ними лежит, будет зима и мама дома. Он не посмеет кричать.
На дровах сидел Варфоломей и зыркал по сторонам голодными глазами. Он отощал еще сильнее — его так и не кормили, отец по-прежнему надеялся, что кот научится есть мышей. Вот сам бы их и ел. Противно? А Варфоломею не противно? Грета попыталась представить, что ест мышь, и ее скрутило от отвращения. Хорошо хоть теперь он их под лавку прячет… после первой ночной охоты кот положил их у плиты, там, где спала Грета. Наверное, надеялся, что она его покормит.
Впрочем, Грете не хотелось спорить с отцом, да еще и ради кота. Сегодня ночью он опять пришел к ней, снова тыкался противным, пахнущим мышами носом ей в лицо, а когда она отогнала его — вытащил Елисавету и попытался улечься вместо нее. Тогда Грета совсем проснулась и выдала коту полновесную оплеуху. Почти как мама.
— Варфоломей, что ты здесь сидишь? — девочка поджала пальцы на босых ногах. — Пошли в дом, вдруг отец разрешит тебя покормить?
Кот недовольно заурчал.
— Ну как хочешь, — Грете не хотелось его уговаривать, у нее были занятия поважнее. — Сиди здесь тогда.
Еще бы ему не хотеть! Но пес с вами, Варфоломей обойдется и без ваших подачек. Если бы не мыши — небось Грета и не предложила бы. Нет чтобы просто так накормить… не за мышей, не за работу, а просто так. Потому что любят. Неужели он так много хочет?
Дождешься от них… В воздухе потянуло сладким молочным ароматом. Варфоломей насторожился, огляделся, спрыгнул с поленницы и побежал на улицу. Может, удастся что-нибудь стянуть?» Как третьего дня, когда соседи оставили без присмотра кусок сыру. Сыр… Да уж, это не прогорклый запах, мерзкая шерсть и пронзительный писк.
Как же он ненавидел мышей!
— Здорово, Карл.
— И тебе,
— Никак деньги появились?
— Не, — Карл мотнул головой. — Последний гульден вчера разменял, жрать совсем нечего. Вот решил — дай-ка схожу, пива напоследок выпью… а потом уж куда хошь — хошь в нищие, хошь в золотари… хошь в петлю…
— Все в руках Божьих. — Густав возвел глаза к потолку. — Тебе как обычно?
— Да, и еще колбасок.
— Э… Пива я тебе налью, а вот с колбасками беда — всё мыши поели. Мой-то котофей убежал вместе со всеми, тут они и обнаглели, мерзота. Уж и ледник приходится запирать, и провизию на веревках подвешивать… даже бочки в спальню перетащил, чтоб на глазах были!.. А вчера вот колбаски не убрал — и все, пиши пропало. Среди ночи стукнуло — забыл! — спускаюсь бегом, аж в ночной рубашке запутался… и что ты думаешь? — трактирщик всплеснул руками. — Спороли всё подчистую!
— Беда, — посочувствовал ему Карл и отер густую пену. — Мне-то хорошо, мой кот тогда пришкерился где-то, вот и не убежал с городскими. А потом вернулся. Правда, гад рыжий, на мышей поначалу глядеть не мог — брезговал. Однако ж я его приучил — так он всех в доме переловил, ни одна тварь носа не кажет.
Густав некоторое время озабоченно хмурил брови, вытирая кружки серым от старости полотенцем, потом заговорщицки наклонился.
— Слушай, Карл… Я тут подумал А сдай мне своего кота на пару-тройку дней? А я, к примеру, тебя за это целую неделю кормить буду.
Теперь Карл, словно передразнивая трактирщика, задвигал бровями.
— Ну не знаю… Три недели.
— М-м-м… Без ножа режешь, Карл! Десять дней.
— И мою дочку тогда тоже корми.
— Э… По рукам!
— По рукам.
— Может, тогда сегодня и принесешь его?
— Ну не знаю… — Карл огладил усы, пытаясь что-нибудь придумать, — это был его кот, его собственность! — Дочке еще сказать надо будет, это все-таки ее кот.
— Ладно, — сдался Густав. — Давай завтра.
Уж до чего мыши допекли трактирщика, если он выбежал из-за стойки и придержал хромому Карлу дверь, когда тот собрался уходить!
— Добрый вечер, Амалия!
Амалия удивилась — что это соседка забыла у них дома? К Карлу заходила, что ли?
— Добрый вечер и вам, фрау Бибер!
— Возвращаетесь?
— Да.
— Как ваша родня поживает?
— Прекрасно.
— Я так рада за вас, Амалия, так рада!
— Простите, фрау Бибер, а вы к нам заходили? В гости?
— Ой, это я у Карла ваше чудо брала, для мышек… — Фрау Бибер заторопилась прочь. — Я ему все отдала, как оговорено было! Удачи вам! Храни вас Бог!
Для каких еще мышек? Амалия вошла в дом и в изумлении остановилась. На лавке храпел пьяный Карл в уже не новой, но богатой одежде, на столе красовалась бутылка шнапса и несколько тарелок с закусками. Рядом валялась горка серебряных и медных монет. Дом наполняли тяжелые и сытные запахи капусты, бобов и мяса. У плиты Грета играла с Елисаветой.
— Добрый вечер, матушка! — чинно поздоровалась Грета и, подняв куклу, подергала ее за руку: — Добрый вечер, фрау Амалия!
Амалию, как обычно, передернуло при взгляде на разнокалиберные Елисаветины глаза-пуговицы и грубо простеганную ухмылку.