Плохо нарисованная курица
Шрифт:
Пан доктор долго смеялся, а потом сказал:
— Ничего не поделаешь, Иванек, нужна операция, так это оставлять нельзя.
Иванеку сделали операцию. Все слова у него из животика вынули, поставили их на свои места в книжке, и книжка эта о птицах, бабочках и парке опять наполнилась птичьим щебетаньем, фонтанами и красными скамейками, как и прежде. Да и Иванек уже не был похож на большой надувной мяч. С той поры он уже никаких слов не глотал, даже если это были такие прекрасные слова, как «каштаны», «цветы» и «бабочки».
Сороконожка,
Парк в нашей жизни совсем не мелочь, парк — это парк. Не будь парков, птицам в городах негде было бы жить, детям — негде играть, мамам — негде катать коляски с малышами. Парков всегда не хватает. Парк штука ценная, и неудивительно поэтому, что в каждом парке есть сторож.
Жил-был один такой сторож парка, он курил трубку, ходил с палкой, все лето разгуливал по дорожкам туда и обратно и следил, чтобы дети не бегали по газонам.
А дети говорили:
— Этот сторож нас нисколько не любит, все время так и смотрит за нами. Хоть бы отошел куда-нибудь на минутку.
Однако сторож находился в парке с утра до вечера. И лишь осенью, когда дождь льет как из ведра и в парк уже никто не ходит, он убирал опавшие листья, уносил красные скамейки, укутывал пионы, чтобы они не померзли, и отправлялся домой.
И вот идет он так однажды и встречает кассиршу из кинотеатра.
— Вот, — говорит сторож, — иду спать. Теперь уже с парком ничего случиться не может. Ну кто украдет дорожки и газоны? Осень, в это время в парк уже никто не пойдет.
— На вашем месте я бы так спокойно себя не чувствовала, — говорит пани кассирша, — кто знает, всякое может случиться.
И пошла к себе в кассу.
Рядом с парком и кинотеатром находилась школа, и в ту школу ходило много детей. Прибегут, переобуются в домашние тапочки, а ботинки оставят в раздевалке. Нельзя сказать, что в раздевалке царил порядок. Валялось там по крайней мере пар сто грязных, в песке ботинок. И поскольку о порядке в раздевалке дети не заботились, там хозяйничали сороконожки. Им беспорядок нисколько не мешал.
И вот, стало быть, гуляет по раздевалке одна старая сороконожка и рассуждает вслух:
— На улице грязно, становится все холоднее и холоднее. Если мне захочется выйти куда-нибудь, гулять будет неприятно. У меня сорок ног и ни одной пары обуви, а ходить по дождю босиком врачи не рекомендуют. Будь у меня ботинки, я бы пошла в парк. Говорят, там красивые красные скамейки, надо бы хоть раз на них взглянуть.
Рассуждает это она таким образом, и вдруг ее осенило: а что, если договориться с ботинками?
— Не хотите ли прогуляться куда-нибудь? — спрашивает она их. — До конца занятий мы успеем вернуться.
Дважды повторять ботинкам не пришлось. «Вместо того, чтобы тут валяться, можно сходить в кино или в музей, где выставлены
Но стоило им выйти на улицу, и дождь полил как из ведра. Кое-кому из ботинок идти расхотелось, они стали выкрикивать:
— Чего ради мы будем шлепать под дождем!
Но сороконожка сказала:
— А ну, тихо! Я и слушать не хочу! От нескольких капель дождя ничего с вами не станет. Впрочем, мы можем пойти в парк и спрятаться там под скамейками.
Ботинки стали смеяться:
— Чокнулась наша сороконожка! Где это видано — прятаться под скамейки. Сразу ясно, что скамейку она в жизни не видела. Пошли в кино или музей!
Но сороконожка рассвирепела и закричала:
— С каких это пор ботинки командуют, куда надо идти? Я хочу в парк! И точка!
И они все пошли в парк.
В парке голо и пусто, дождь течет сороконожке за шиворот. Огляделась она и думает: «Где же красные скамейки? Нет тут ничего, только несколько дурацких дорожек да песок, который липнет к ботинкам».
И действительно: идет она по дорожке, а песок с каждым шагом прилипает к ботинкам, чем дальше, тем все больше и больше.
— Да что же это такое! — кричат ботинки. — К нам прилипли все дорожки! Пойдемте отсюда, пока не унесли на себе весь парк!
Но сороконожка упряма, она хочет видеть красные скамейки и поэтому бродит по парку вдоль и поперек, бродит до тех пор, пока к ботинкам не прилип парк целиком со всеми дорожками, газонами, пионами, укутанными на зиму, и эстрадой-раковиной для музыкантов.
«Ничего себе дела! — думает про себя сороконожка. — Парка больше нет, весь он у меня на ботинках, как только кто-нибудь это заметит, плохо мне будет».
И бросилась из парка.
— Если кто-либо спросит у вас, куда подевался парк, то вы ничего не знаете, — говорит она ботинкам. — А теперь пойдем в кино. Знайте, я хорошая сороконожка.
А сама думает: «В кинозале темно, там на нас никто не обратит внимания».
Идет она, стало быть, с ботинками в кинотеатр, шагает тяжело, едва волочит ноги, до кинотеатра добралась вся взмыленная.
— Один детский билет в первый ряд, — говорит сороконожка, потому что у нее в кармане всего-навсего одна крона.
Но пани кассиршу не проведешь, она видит, что перед нею старая сороконожка, и говорит ей:
— Не кажется ли вам, что для детского билета вы староваты?
Но у сороконожки нет денег на взрослый билет, и она говорит:
— Если я ношу детские ботинки, может, это дает мне право на детский билет?
А вот этого ей говорить не следовало. Пани кассирша высунулась из окошка, посмотрела на сороконожкины ботинки и воскликнула: