Плохое настроение

Токарева Виктория Самойловна

— А зачем они мне? Мне номерок нужен, а не деньги.

Дама тем временем оделась и ушла, но гардеробщице было уже неудобно отменять принятое решение.

— А кому же мне их отдать? — спросила Лариса.

— Отнеси сестре-хозяйке…

Лариса сомкнула пальцы, сжала мелочь в ладони и пошла в конец коридора. Дети побрели следом, держась поодаль, как чеховские нахлебники.

На белой двери висела табличка: «Сестра-хозяйка».

Лариса постучала и, не дожидаясь ответа, вошла в кабинет.

Сестра-хозяйка в

белом халате и белом колпаке, похожая на булочницу, рылась в ящике своего стола, видимо, что-то разыскивая, и была очень сосредоточена на этом занятии.

— Простите, мы потеряли номерок, — сказала Лариса.

— Ну и что? — сестра-хозяйка отвлеклась от своего ящика.

— Вот. — Лариса разжала ладонь и показала монеты — жёлтые и светлые, большие и маленькие — почти все образцы, имеющиеся в денежном обращении.

— Ну и что? — не поняла сестра-хозяйка.

— Деньги, — объяснила Лариса.

— А я при чем?

— В гардеробе сказали, что я могу вам отдать.

— Почему мне? — неприятно удивилась сестра-хозяйка. В ней была задета щепетильность малооплачиваемого человека.

— А кому?

— Где потеряли, там и отдайте.

Сестра-хозяйка снова стала искать в ящике то, что ей было нужно.

— Извините, — смущённо проговорила Лариса и вышла из кабинета. Закрыла за собой дверь.

— Я кушать хочу, — пожаловалась Даша.

— А я пить… — поддержала Маша.

— Кто держал номерок? — с раздражением спросила Лариса.

— Она. — Даша показала на сестру.

— Не я, — отреклась Маша.

— И это дети… — горько заключила Лариса. — Раззявы. Халды. Почему у других дети никогда не простужаются и ничего не теряют? Вот сдам вас на пятидневку.

Даша и Маша выслушали. Поверили. На их души опустилось горе.

— Не ходите за мной! — приказала Лариса. — Стойте здесь. На этом месте.

Она ускорила шаг и пошла к гардеробу.

Возле барьера уже выстроилась порядочная очередь, и гардеробщица орудовала в поте лица.

— Сестра не взяла, — сказала ей Лариса через головы.

Гардеробщица промолчала. Она тащила охапку пальто, взвалив её на свой живот.

— Может, все-таки возьмёте? — Лариса протянула через головы кулак с мелочью.

— Не лезьте, — попросила женщина. — Тут с детьми стоят.

— Я уже стояла, — объяснила Лариса.

— Ни стыда, ни совести, — отозвалась другая, из середины очереди. — Им плюй в глаза, а они скажут: дождь идёт.

Гардеробщица продолжала молча выдавать пальто, делая вид, что не знает Ларису. Видит первый раз.

Ларису оттеснили от гардероба.

Она выглянула в коридор. Дети стояли там, где она их оставила, под плакатом о вреде алкоголя. Маша тихо плакала. А Даша рассматривала плакат: у неё была потрясающая способность: моментально приспосабливаться к новым обстоятельствам и ни о чем не сожалеть.

— Что ты ревёшь? — спросила Лариса, подходя. — Ну, что

ты ревёшь?

Маша нырнула головой, вытянула губы и зарыдала ещё вдохновеннее, поскольку было кому показать своё горе.

Маша плакала абсолютно так же, как тётя Рита. У них в роду была дальняя родственница, старая дева, окончившая свою жизнь в доме для престарелых. Так вот, когда тётя Рита плакала, у неё складывались губы и дрожали брови — абсолютно так же, как у Маши. Вернее, у Маши так же, как у тёти Риты, и было непонятно: через какие тайные пути передались природе эти сочетания хромосом…

— Давай мириться, — предложила Лариса и присела перед Машей. Та навалилась на мать своим тяжёлым тельцем и сладко обрыдала её лицо, горячо дыша в щеку.

— Ну, все, — сказала Лариса, целуя мокрое личико.

— Все?

Маша кивнула, продолжая источать слезы, но не горькие, как прежде, а лёгкие и просветлённые. Брови и щеки были в красных нервных пятнах.

Даша стояла рядом как истукан, с интересом рассматривая нарисованного неаккуратного дядьку с красным носом.

«Вся в Прохоровых, — подумала Лариса. — Прохоровская порода».

Из кабинета вышла сестра-хозяйка.

— Простите… — начала Лариса, но сестра-хозяйка прошла мимо, как проходит генерал мимо новобранца. Потом она вернулась и заперла кабинет, и её широкая спина как бы говорила: «Ходят тут… ещё пропадёт что-нибудь…»

— А куда мне обратиться? — спросила Лариса, глядя в недоступную спину.

— Обратитесь к своему лечащему врачу, — ответила сестра-хозяйка заученными интонациями.

Видимо, все мамаши обращались к ней с медицинскими вопросами, и она всех отсылала к своему лечащему врачу.

Виктор Петрович передвигал стетоскоп по детской спинке, говорил: «дыши», «не дыши». Потом вытащил из ушей костяшки стетоскопа и посмотрел на вошедшую Ларису.

— Ну что? — спросила мама мальчика, беря в плен глаза Виктора Петровича.

— То же самое, — ответил Виктор Петрович, осторожно выводя свои глаза из плена её зрачков. — А что может быть другого?

Женщина промолчала. Надежда в её сознании не мирилась со здравым смыслом, а Виктор Петрович стоял на стороне здравого смысла.

— А если не делать операцию? — тихо спросила женщина.

— Но ведь мы уже говорили об этом, — мягко напомнил Виктор Петрович. — Что я могу сказать нового? Я могу повторить только то, что уже говорил.

Женщина молчала. Она стояла со спокойным лицом, но Лариса видела, что это спокойствие опустошения, когда все вычерпано изнутри, осталось только оболочка. В кабинете установилась неподвижная душная тишина.

— Вам что? — Виктор Петрович посмотрел на Ларису.

— Ничего…

Лариса вышла в коридор. Вокруг ходили люди, но Лариса не замечала. Она существовала в капсуле чужого несчастья, как косточка в виноградине, и не могла двинуться с места.