Площадь диктатуры
Шрифт:
– Милый, не беспокойся, я все устрою. А деньги тут никому не нужны, им свои тратить некуда - здесь же Север!
– отворачивая лицо от ветра, ответила Лариса.
Наконец они добрались до гостиницы - ветхого домишки с одним единственным фонарем над дверью. Пока Лариса шепталась с дежурной, Горлов, чтобы согреться, прислонился к батарее отопления.
– Все в порядке, нам дали "люкс", - сказала Лариса.
– Повезло с погодой - нет задержек, иначе ночевать пришлось бы в общей комнате.
Они поднялись на второй этаж и прошли до
– А удобства в коридоре, - виновато сказала Лариса.
– Не закрывай дверь, мне нужно...
Она не договорила. Горлов прижал ее к себе и, не разбирая, стал целовать ее лицо и голову.
– Нет, нет, подожди!
– она слабо охнула, попытавшись высвободиться, но он наконец нашел ее губы. Она снова вздохнула и отодвинулась только для того, чтобы он мог снять пальто: сперва с нее, потом с себя.
Он чувствовал смущение и непонятную неловкость, от которых нужно избавиться, и другого способа Горлов не знал, да и не хотел знать.
Не разжимая рук, он медленно подталкивал ее к одной из кроватей, срывая с себя и с нее одежду. Старенькое покрывало полетело на пол, они упали вместе, будто провалились в мягкую, пружинящую глубину.
"Белье совсем сырое, только бы она не простудилась", - успел подумать он, и Лариса обняла его за шею, крепко прижимая к себе. Потом показалось, что от пронзившего освобождения он теряет сознание и услышал ее глухой, задавленный вскрик.
– Сегодня я самая счастливая женщина на свет, - прошептала она после.
– И самая стервозная.
– Почему?
– удивился Горлов.
– Затащила тебя в такую дыру! Здесь между прочим тараканы, совсем недавно клопы с блохами вовсю прыгали. Только заснешь, они тут, как тут. По утрам в самолете весь экипаж чешется. Слава Богу, в прошлом году вывели.
– Хорошо, что нет тарантулов, а на блох и тараканов - плевать, сказал Горлов, прижимая ее к себе. Ее губы были теплыми и едва заметно дрожали.
– Сними все, - попросил он, накрывая ее поднятым с пола одеялом.
– Ты, правда, не сердишься за это убожество?
– спросила она.
– Я понимаю: это не для тебя. Ты - умный и богатый, ты привык к комфорту, но ты был мне так нужен, я не могла больше ждать.
– О чем ты говоришь? То, что с нами - для этого нет слов, нет названия, - говорил он. Ее глаза смотрели будто невидяще, словно затуманены, словно из них вот-вот прольются слезы.
– Погаси свет! Пожалуйста, погаси свет!
– прерывающимся шепотом попросила она.
– Завтра я буду самой несчастной женщиной в мире.
– Почему несчастной?
– Я слишком счастлива сейчас. Это такое счастье, как у чайки, которая первый раз взлетела в небо. Я только теперь поняла, что всю жизнь стремилась к этому. И теперь боюсь потерять, - шептала она, обнимая его все крепче, пока
3.7 ТАК ЭТО И ЕСТЬ НЕБО!
Горлов проснулся один от холода и сырости и с трудом разглядел светящиеся стрелки часов - без десяти шесть. Его одежда была аккуратно разложена на соседней кровати. Натянув брюки и рубашку, он вышел искать уборную - на их этаже была только женская, мужская обнаружилась внизу. Он подставил голову под кран, облился из ладоней до пояса и долго растирался отсыревшим вафельным полотенцем размером в два носовых платка. Через все полотно расползся жирный, черный штамп:
"АЭРОФЛОТ СССР"
Мурманское предприятие гражданской авиации.
Общежитие № 2
За пределы - не выносить!
Горлов вернулся в номер, и Лариса вошла следом с длинным пакетом из промасленной бумаги.
– Вылет откладывается. По крайней мере на два часа, - едва войдя, радостно сообщила она и, не снимая пальто, принялась разворачивать бумагу. Под ней оказалась огромная, больше полуметра рыбина.
– Это - семга, только что привезли. Посиди в сторонке, пока я все приготовлю.
Горлов накрыл постель покрывалом и, надев пальто, лег на кровать. Лариса хлопотала напротив. Достав из сумки литровую банку, она налила туда воды из стоявшего в углу бидона с отбитой эмалью и включила кипятильник. Потом накрыла столик салфетками и, переложив рыбину на две сдвинутые табуретки, взялась разделывать ее широким, острым ножом. Закончив, она завернула большую часть рыбы обратно в бумагу, а нарезанные куски выложила на фарфоровое блюдо с эмблемой "Аэрофлота", такой же, как на стеклянных чашках из темного, дымчатого стекла.
Незаметно для себя, Горлов задремал и вздрогнул, услышав, как его зовут.
– Не вставай, - сказала Лариса, придвигая к нему столик. Она села на другую кровать напротив него и взяла чашку с дымящимся кофе.
– Почему ты не ешь? Никогда такого не пробовал, ужасно вкусно, сказал Горлов, откусывая бутерброд с рыбой.
– Поморы солят ее по-особому: добавляют сахара, а соли совсем немного. Называется - семужный засол, - сказала Лариса, не отводя от него взгляда. Я так много хотела тебе сказать, а, когда встретились, не знаю, что говорить. Будто все забыла, будто все из головы выветрилось. Глупо, да?
– Я где-то читал, как в гостинице к знаменитому писателю вечером зашла горничная. Выходя утром, вздохнула: "Так и не поговорили!" - улыбнулся Горлов.
– Скажи, как ты ко мне относишься?
– А ты?
– Нечестно на вопрос отвечать вопросом.
– Нечестно предавать и обманывать. А все остальное в любви - честно, сказал Горлов.
– Разве ты никого никогда не обманывал и не предавал?
Он вспомнил о жене, и на мгновение стало стыдно.
– Если разобраться, то окажется, что обманывал. Врал каждый день, по несколько раз. Можно сказать, вся жизнь - это череда мелкого вранья. Но по большому счету - никого. Надеюсь, что никого - помедлив, ответил он.