Плотина
Шрифт:
— Мама, ты сама из того же племени, — напомнил ей уже слегка успокоившийся Варламов.
— Так я и сама кипела… — Нила Федоровна улыбнулась, что-то про себя вспомнила, затем начала рассказывать: — Когда Днепрогэс начали восстанавливать, мужчин еще мало было, а женщины такие заводные попадаются, и вот столкнулись у нас две бабьи бригады: ни одна не хочет уступить! А тут еще обе бригадирши в прораба влюбились — можете представить, какая рубка пошла!
Все за столом приготовились послушать эту историю, но Нила Федоровна не стала продолжать ее и перенеслась на Каховскую стройку. Вспомнила песчаные бури, когда приходилось работать в шоферских очках, ранние утренние выезды на плотину,
— Вот и во мне тот же режим воспитали, — довольно заметил Варламов. — У меня будильник всегда на пять тридцать поставлен, в семь — на работу. Начальников, которые к девяти прибывают, — презираю! Снобизм или равнодушие! Таким надо в проектных институтах работать, а не на стройке… Ты расскажи, мам, как вы ее строили, свою Каховскую, — вдруг остановил он себя.
— А так и строили, — с удовольствием продолжала Нила Федоровна. — Как вы теперь говорите — в охотку строили. Дамбу возводили народным методом, то есть приезжали люди из колхозов на своих повозках, со своими харчами и возили землю, а мы руководили. Выходных итээры там не имели — отдыхали на физической работе, с носилками в руках. Приедем домой уставшие — только поужинать да поскорей спать завалиться. А я еще заочный институт решила кончать. И ведь кончила! — с удивлением проговорила она, обращаясь теперь только к Юре, который один здесь мог не знать ее биографию. — Валентин начал в школу ходить, а я за дипломную работу засела. Защитила на «пять». По оформлению мой диплом был признан лучшим, и его показывали потом ребятам с очного отделения.
— Мне — тоже, — вставил Валентин Владимирович.
— И я видела, — добавила Наташа. — Такие аккуратные и красивые чертежи, что прямо чудо!
— Ну вот и похвастала, и похвалили, — хорошо улыбнулась Нила Федоровна и стала явно заканчивать: — А в общем я так вам скажу, что работать на гидростроительстве — всего интересней. Такая сплоченность у нас возникала, что только вместе хотелось работать и дальше. С Днепрогэса мы всем коллективом на Каховскую стройку переехали, все знали друг друга, так что и конфликтов всяких меньше случалось. Народ весь молодой, дружный был… Вся молодость у меня там! — вздохнула Нила Федоровна. — Все самое главное — там… Теперь-то одно осталось — доживать.
— Не так завершаешь, Федоровна! — поправил ее сын. — Надо сказать: воспитать достойных внуков.
— Это ваша забота, дорогие. Я всех, кого надо было, воспитала.
Нила Федоровна отпила вина из своего фужера и задумалась, и словно бы отрешилась от всего окружающего и от всех окружающих — и домашних, и гостя. Она была сейчас, наверно, в гостях у своей молодости… Вот так же порой и Николай Васильевич. Поговорит о войне — и забудется, и не вдруг в такие минуты разбудишь его…
Юра уходил вскоре после десяти часов — Варламов прямо, не стесняясь, напомнил всем о своем будильнике, который он поставил на пять тридцать еще в первый месяц стройки и с тех пор не переводил. Юре он молча пожал руку и ничего не сказал. Но и по тому, как пожал, как кивнул на прощанье, было видно, что расстаются они хорошо, друзьями. Юре хотелось дружить с этими людьми всегда.
На лестнице, прощаясь с Наташей, он спросил:
— Ты хочешь, чтобы у нас была свадьба в «Баргузине»?
— Не очень, — помотала головой Наташа. — Я не люблю, когда кричат «горько». Это какое-то насилие. Это не их дело, я хочу сказать.
— Ты еще подумай и скажешь. Но если будет, я попрошу, чтобы вместо марша Мендельсона поставили «Я помню чудное мгновенье». В мужском исполнении.
— Ну тогда может быть…
— Думай!
Он поцеловал ее и бегом сбежал вниз. Потом зашагал по пустынной дорожке к своему дому. Осенью и зимой поселок ложится спать рано, после десяти вечера прохожих на улице уже не встретишь. Только общежитие-нарушитель продолжало еще гомонить. И тут в подъезде, под крылечным козырьком, Юра увидел своего Лысого, неприютно, бездомно ссутулившегося.
— Ты что, паря, кукуешь тут? — спросил.
Тот махнул рукой и сказал;
— Противно домой идти.
— Опять этот? Ухватов?
— Ну!
— Пойдем, я ему скажу пару теплых.
— Не надо. Он пьяный, гад… И настоящий уголовник, я думаю.
— Так надо проверить.
— А как ты его проверишь? Документы у него в норме, на работу опять устроился. Нет, ты подумай, Юра: такой лоб — и рабочим в продуктовый магазин! Зато каждый день поллитру имеет.
— Давай я хоть вместе с тобой войду — предложил Юра, пожалев Лысого. — А завтра я через кадры, через милицию…
— Не надо бы его дразнить, — вроде как возразил Лысой, но с удовольствием направился в подъезд.
И тут же — легок на помине! — встретился им «индеец» Ухватов, только без своей узорчатой ленты через лоб. Когда и как очутился он в подъезде — трудно сказать, но конец их разговора явно успел услышать.
— Зачем откладывать до завтра? — проговорил он, заступая им дорогу и пытаясь изобразить улыбку. — Давай проверим друг друга сейчас, инженер.
Он сунул руку в карман, быстро выхватил что-то оттуда, и из его кулака с металлическим щелчком выскочило лезвие.
— Юра, не связывайся! — умоляюще попросил Лысой. — Он не посмеет!
Юра отступил с крыльца на дорожку. Конечно, тут сработал приобретенный в свое время на тренировках рефлекс — не позволять противнику слишком приблизиться, но и сам вид ножа заставил Юру отшатнуться.
— Ну что, инженер? — почти мирно рассмеялся Ухватов. — Считаем проверку законченной? Я вас не видел, вы меня тоже.
— Нет, сокол, все только начинается, — ответил на это Юра. Ему было невыносимо противно, что этот тип посчитал его струсившим, в груди поднималась трудно управляемая волна. — Я мог бы поломать тебе кости, — продолжал он, не сводя глаз с Ухватова и его правой руки, — но закон запрещает. Поэтому я просто посоветую тебе: мотай отсюда куда подальше. Здесь не твой климат, понимаешь? Мотай по холодку!
— Какой строгий товарищ, а? — Ухватов опять изобразил страшноватую улыбку. — Ты меня так перепугал, что поджилки трясутся.
— Юра, не связывайся, — опять попросил Лысой.
— А ну-ка сгинь! — цыкнул на него Ухватов.
— Не уйду! — заявил Лысой.
— Пожалеешь!
— Все равно не уйду.
— Ага, значит, двое на одного? Н-ну, хорошо, господа.
Он повернулся и вроде как направился в подъезд, ко вдруг, резко повернувшись и выщелкнув лезвие, кинулся на Юру. Юра успел отклониться и принял стойку, выставив перед собой чуть растопыренные руки.
— Ребята, сюда! — заорал Лысой, повернувшись к лестнице.
Но Ухватов уже замахнулся ножом снизу («В живот метит!») и ударил. Юра успел выставить навстречу ножу «крест», практически непробиваемый, но перехватить кисть противника не успел, и тогда началась опасная возня вокруг этой руки с ножом. Ухватов оказался увертливым и кое-что понимал в самбо, а Юра словно бы перезабыл все знакомые приемы. Только когда нож резанул по бедру, у Юры прибавилось сноровки или злости. Он все-таки поймал руку Ухватова, рванул ее на себя, и тот потерял равновесие, оказался на земле. Юра — на нем. Заводя руку Ухватова за спину, Юра почувствовал, как рука эта хрустнула и перестала сопротивляться. Ухватов вскрикнул.