Плотоядные поневоле
Шрифт:
Несомненно, каждого из нас когда-нибудь атаковали мясоеды, утверждавшие, что растения чувствуют боль и имеют сознание, и оправдывавшие свои пищевые предпочтения тем, что страдания живых существ неизбежны, что бы ты ни ел. Это абсурдный, отчаянный аргумент хотя бы потому, что растения, в основном, имеют мало шансов чувствовать боль, и ученый мир не испытывает нехватки доказательной базы этого утверждения. Тем не менее, для поддержания дискуссии, мы должны как минимум признать способность другого царства испытывать ощущения. Эволюция создала сознание, по меньшей мере, единожды; она вполне могла сделать это еще раз.
Роковая ошибка всех царственистов заключается в том, что они откажут в правах даже расхаживающему по улицам, говорящему Мистеру Картофелю, отталкиваясь от его дислокации в системе классификации видов. Разумеется, это абсурд,
Признавая это, многие веганы следуют логике Питера Сингера 45, пытаясь различать организмына основании способности одних и неспособности других иметь персональные «интересы» (т.е. речь идет о способности страдать и заботиться о себе). Эта система включила бы чувствительные растения (если бы таковые существовали) и исключила нечувствительных животных (потому что нельзя сделать больно тому, кто не способен мучиться, неважно, к какому царству вид относится), основываясь на объективных критериях вместо того чтобы оставлять вопрос на рассмотрение таксономистов.
Невзирая на то, что это куда более логичный и продуманный подход, сложность кроется в невозможности определения того, какие создания имеют собственные «интересы», а какие – нет. Веганы, которые едят мед, делают это не потому, что ненавидят пчел и хотят, чтобы те страдали как можно больше; просто они убеждены, что пчелы страдать не способны. И кто докажет, что они не правы?
Когда мы говорим об относительно близких наших родственниках – приматах – или даже о позвоночных в целом, довольно просто построить аргументацию об их чувствительности, опираясь на сходную нервную систему, наличие которой позволяет сделать вывод о том, что они ощущают боль так же, как мы. Но с насекомыми все иначе. Они могут потерять конечность и даже не дрогнуть; зачастую, если разрезать их пополам, каждая часть продолжит жить своей жизнью почти как ни в чем ни бывало. Их нервная система внушительно отличается от нашей, и даже если болевые механизмы существуют как таковые, для нас они непостижимы. Одни скажут на это, что лучше подстраховаться и действовать с учетом того, что насекомые все чувствуют. Другие ответят, что им хватает данных, доказывающих обратное. В конечном счете, мы действительно ничего не можем утверждать с полной уверенностью. Так же как не можем знать наверняка, не испытывают ли приступы боли дверные ручки, когда мы их поворачиваем. Мы руководствуемся здравым смыслом и теми знаниями, которыми располагаем. Потому что оба вышеприведенных аргумента имеют право на существование.
Даже если бы существовал идеальный метод определения того, какие виды заслуживают уважительного отношения, а какие – нет, уточнение смысла слов «плохое обращение» и «эксплуатация» подсуропило бы нам очередную проблему. Даже когда мы заводим речь о виде, чье право на жизнь почти безоговорочно и повсеместно признано как данность – о нашем виде, – встают далекие от решения фундаментальные вопросы, такие, как право на аборты. И хотя мы можем бесконечно обзывать друг друга «сторонниками смерти» или «противниками свободы», ни одна из групп про себя так не думает. Никто не ненавидит нерожденных детей и не желает им погибели; люди просто не верят, что на ранней стадии беременности эмбрион имеет «персональные интересы». В то же время никто не хочет ущемлять женщин в выборе ради принципа; люди просто убеждены, что любое человеческое существо имеет право на жизнь.
Я встречал нескольких людей, чьи трепетные взаимоотношения с лошадьми привели их к веганству. При этом они не видят ничего дурного в том, чтобы ездить верхом, тогда как другим веганам противна сама идея. Есть веганы, которые думают, что выпускать кошек на улицу жестоко (так они подвергаются опасностям, к которым не готовы, поскольку не приучены жить на природе), а другие придерживаются противоположного мнения – мол, ограничивать кошек в свободе плохо. Некоторые веганы вообще отвергают идею содержания питомцев, тогда как многие из нас считают своим долгом обеспечить всем необходимым как можно большее число бездомных животных. Видимо, проблема в том, что мы пытаемся найти истину, которая отделила бы моральное от аморального, правду, способную снять с нас повседневную вину во всех отношениях.
Если углубиться в вопрос, становится ясно, что жить, не причиняя животным ни малейшего вреда, невозможно. Кто-то водит машину. Кто-то потребляет энергию. Кто-то живет в доме, на месте которого когда-то селились семьи животных. Кто-то жует лесные ягоды, отнимая тем самым провизию у кедрового свиристеля. Правда в том, что ты не можешь даже застрелиться на природе, не испортив пищеварение стае койотов, которые тебя подъедят, и не раздавив жучка при падении. Это не значит, что все наши решения одинаковы с этической точки зрения (хотя бы исходя из того, что концепция абсолютной справедливости неприменима к действительности), но мы должны отдавать себе отчет в том, что, когда мы идентифицируем вегана как того, кто не «причиняет животным вреда», мы говорим исключительно о теоретическом, недостижимом идеале. По этой формулировке, Джон «Чудило» Роббинс вообще не веган.
Я также слышал, что веганов определяли как «жаждущих» избегания причинения страданий животным или избегающих причинения страданий, насколько это возможно. Пусть эти поправки признают и подчеркивают невозможность жизни без негативного воздействия на животный мир, но они совершенно бессмысленны. Кому решать, какой «жажды» достаточно или насколько именно «возможно» избегать причинения страданий? Представим себе забавную гипотезу: человек что есть мочи старается для животных и делает все, что в его власти, для минимизации их страданий, но как назло страдает от скверной зависимости от гамбургеров, которой он просто не в силах противостоять. Согласно приведенной выше дефиниции, такого человека можно считать веганом – он делает для животных все, что может.
В конце концов, ни одно из определений веганства не идеально. Лучшее, что мы можем сделать в этой связи – это всегда помнить, что какую бы версию мы ни приняли как собственную, она не снизошла к нам при помощи парня по имени Моисей, спустившегося с горы. Любое определение веганства хорошо ровно настолько, насколько правильно каждый, его произносящий, расставляет акценты. Мы не должны забывать, что для нас важны животные, а не чья бы то ни была личная чистота.
Много лет назад я решил посетить моего друга Гаса, который работал на ранчо в горах Вайоминга. Это было идиллическое место, которое даже Лора Ингаллс Уайлдер 46сочла бы тихим и старомодным. Там не было электричества, все готовилось на дровах в котелке, бутылки пива охлаждались, погружаясь в ледяной ручей. Так и жилось в домике на двоих. Несколько животных остались от предыдущего владельца и были списаны с баланса.
Коровы, по словам Гаса, были вольны приходить и уходить когда вздумается. Зимой они чаще жались к ранчо, греясь в сарае и питаясь хозяйским зерном, а летом бродили целыми неделями на свободе; иногда он видел, как они носятся по лесу. Полдюжины кур тоже наслаждались положением, о котором они могли только мечтать: еды навалом, свободный вход и выход, а также милое, безопасное место для сна. Гас планировал кормить их до тех пор, пока последняя животина не умрет от старости.
Однажды утром, когда я еще спал, Гас встал и приготовил оладьи, использовав пару яиц. В достаточно мерзкой манере я преисполнился гнева и отказался их есть – не потому, что считал яйца отвратительными (хотя и считал), а потому, что смотрел на вопрос с религиозным фанатизмом, от которого никогда не бывает проку. И хотя я согласился с его аргументом о том, что куры, которые, будучи курами, откладывали неоплодотворенные яйца, употребление которых им нисколько не вредило, я настаивал, что если съем оладьи, это будет не очень «по-вегански» с моей стороны.
Таким образом, я почти довел суть веганства до абсурда, показал себя запутавшимся дураком, который даже не понимает до конца собственных утверждений, и выказал грубость и неуважение к гостеприимству друга.
С тех самых пор я остерегаюсь определений веганства, ставящих вне закона поведение, которое не вредит животным, а также теорий, одобряющих практики, которые вредят.
Гвагвагве
У меня есть хороший друг по имени Джей. Впрочем, лучше я начну так: у меня был хороший друг по имени Джей. В один прекрасный день он изменил свое имя на Гвагвагве (значение которого успешно от меня ускользает) и вроде как выпал из общества. Я не слышал о нем много лет.