Пляска смерти. Воспоминания унтерштурмфюрера СС. 1941-1945

Керн Эрих

– И кто это здесь бунтует? – спросил один из них и, услышав фамилию, воскликнул: – О боже! Неужели наш Зепп?

По мнению санитара, буквально валившегося с ног от усталости после двадцатичетырехчасовой непрерывной работы, баварец уже находился в состоянии предсмертной агонии. Оба его товарища настояли на том, чтобы побыть с умирающим.

Над нашим передовым перевязочным пунктом непрерывно с воем проносились снаряды русских. В какой-то момент русские задействовали многозарядные пусковые установки реактивных снарядов (имеются в виду 16-зарядные БМ-13, прозванные «катюшами», а немцами – «сталинскими органами», были также варианты пусковых систем не только на автомобилях, но и на легких танках, тракторах, бронепоездах. – Ред.), которые дали залп, выпустив сорок два снаряда. Вскоре вернулась санитарная автомашина, чтобы забрать очередную партию раненых, в том числе и двоих солдат 17-й роты.

– Не отправляйте

меня сейчас, – попросил раненный в руку солдат. – У меня есть время, мне можно подождать, а я не могу оставить Зеппа умирать здесь в одиночестве.

Другой солдат, раненный в живот, тоже попытался задержаться, но ему все-таки пришлось уехать. Он отлично понимал опасность своего состояния и знал, что чем быстрее он окажется в госпитале, тем больше у него шансов выжить, и тем не менее он умолял отложить его транспортировку до следующего рейса.

Работа шла своим чередом. Раненые прибывали и убывали. Баварец из 17-й роты вел свой последний бой, и ни врачи, ни товарищи не могли ему ничем помочь, кроме как немного облегчить его страдания своим присутствием.

На следующий день после короткого, но чрезвычайно кровопролитного боя мы вышли к ростовскому аэродрому. К сожалению, именно в этот знаменательный момент мне пришлось вернуться в Таганрог по служебным делам. А через несколько дней русские сокрушили нашу оборону, в частности на участке, который занимала одна из саксонских дивизий, и в итоге вновь заняли Ростов. Нам не оставалось ничего другого, как отбиваться от наседавшего противника на наших прежних позициях у Самбека.

Тем временем в Таганроге поднялась настоящая паника. Тыловые службы и сотрудники гражданской администрации, которым обычно не терпелось держаться как можно ближе к фронту, вдруг засуетились и начали поспешно собираться, чтобы покинуть свои резиденции. Служба материально-технического снабжения даже забыла в суматохе сборов взорвать склады с боеприпасами – многие тонны. Но эти брошенные запасы очень пригодились нашим боевым соединениям: они получили возможность вести огонь по наступавшему неприятелю, не экономя снарядов и патронов. Именно это позволило остановить русских, несмотря на их браваду и полное презрение к смерти.

С исходом тыловых служб исчезло и все то, что отравляло нам жизнь в Таганроге. Теперь нам попадались навстречу только свои офицеры и можно было свободно гулять по улицам без толкотни. Невзирая на постигшую нас крупную неудачу, мы не унывали и сохраняли высокий боевой дух. У нас не возникало и тени сомнения в нашей способности справиться с ситуацией. Городская полиция, сформированная из местных антикоммунистов (более точное определение – коллаборационисты, еще точнее – предатели. – Ред.), неоднократно настоятельно просила дать им больше боеприпасов. Ведь с самого начала каждому полицаю из предосторожности выдали только пять патронов.

Общение с полицаями лишний раз подтвердило верность моей точки зрения касательно русских людей. А какое различие в поведении этих людей и работников наших тыловых подразделений! Сильно обескровленные немецкие дивизии, прозванные «пожарными командами», поскольку их всегда бросали в самое пекло, срочно нуждались в пополнении личного состава. Но вместо того чтобы взять в руки винтовку и помочь нам, фронтовикам, эти тыловые службисты бросились бежать так быстро и далеко, насколько у автомобилей хватало лошадиных сил и горючего. А вот полицаи из местных жителей только попросили снабдить их боеприпасами, которых им так и не дали.

В эти дни, как только главная опасность миновала и положение более или менее стабилизировалось, мы имели удовольствие приветствовать важного господина из канцелярии Эриха Коха (гаулейтер Украины. – Ред.). Великолепная коричневая форма политического босса, украшенная золотой тесьмой, казалась нам здесь, в Таганроге, довольно нелепой. Но только не русским. Они устроили в честь сановного гостя – я забыл его имя – грандиозную попойку. К тому времени уже стало достаточно ясно, что Германия вовсе не собирается выполнять ранее данное обещание относительно роспуска колхозов, встреченное крестьянами с огромным энтузиазмом, а намеревается использовать эти крупные хозяйства для собственных нужд. Ради сиюминутного улучшения благосостояния немецкого народа мы забыли о наших долгосрочных интересах на Украине. Подобно большевикам, немцы, пообещав, тоже не сдержали слово. Проигнорировали мы и горячее стремление многих украинцев добровольно служить в германских вооруженных силах. Правда, отдельные воинские части принимали этот контингент на свой страх и риск, но почти только для выполнения различных вспомогательных работ, например на кухне. Однако и в данных случаях добровольцы не имели ни юридических прав, ни официального статуса, и их условия труда определялись исключительно предварительными договоренностями или единоличным решением командира части.

Я терялся в догадках,

ища разумное объяснение всем этим неувязкам и промахам. Но в один прекрасный день наступило прозрение, я понял: гитлеровская Германия вовсе и не собиралась использовать предоставившуюся ей на Востоке великолепную возможность. Теория разделения рас (на высшую нордическую расу, призванную господствовать, и низшие расы, участь которых подчиняться и работать либо быть истребленными – за ненадобностью или вредностью – как евреи и цыгане! – Ред.) слишком глубоко проникла в сознание немцев, возобладав над здравым смыслом и пониманием собственного исторического предназначения. Мы были не готовы даровать порабощенным и угнетенным народам свободу и уравнять их с собой, отказывались признать их равноправными партнерами, лишь отводя им роль вспомогательной рабочей силы. Мы не только не привлекли на нашу сторону миллионы украинцев, которые, безусловно, помогли бы перевесить чашу весов на Востоке в нашу пользу, а, напротив, сделали все, чтобы оттолкнуть их и разочаровать.

Великую и прекрасную идею освободительной миссии на Востоке подменили карательные методы господства. Вместо национальной независимости и свободы немцы принесли еще более тяжелое ярмо. Мы стали вести себя как балтийские феодальные бароны, сметенные ураганом Октябрьской революции.

Эти ужасные открытия не давали мне покоя, постоянно давили на мой бедный мозг. Мы прошли, подобно гигантскому плугу, по необъятным просторам России, и мощную волну энтузиазма, с каким население встретило нас (эсэсовец преувеличивает – меньшинство! – Ред.), можно было бы превратить в широкую и бурлящую реку, но мы с трагической слепотой делали все, чтобы сдержать и перекрыть ее и подчинить нашим краткосрочным интересам. Ради сиюминутной выгоды мы упустили великолепный приз, взять который было не так уж и трудно – стоило только руку протянуть.

Практически все наши солдаты, с которыми мне пришлось беседовать, полностью разделяли мое мнение. Те, кто верил в необходимость жесткой политики и толковал о «диких бурятах», как правило, не отличались большим умом и редко попадались там, где шли жаркие бои.

Честно говоря, меня, главным образом, беспокоила судьба не русских людей, хотя я проникся к ним уважением и любовью, хорошо узнав их в самые тяжелые часы моей жизни. Как немца, меня в первую очередь тревожила судьба моих соотечественников, и я по-прежнему твердо верил в нашу победу над Кремлем. «И сколько же крови лучших сынов Германии и слез безутешных матерей должно пролиться, – думалось мне, – прежде чем цель будет достигнута?» А ведь многие полагали: зачем действовать более тонко и рационально, если тот же самый результат можно получить окриком и хлопаньем бича?

Практически все наши планы, основанные на знаниях об интеллектуальном, экономическом и военном потенциале Советского Союза, были ошибочны, ибо имевшиеся у нас сведения, из которых мы исходили, оказались неверными. Граница, отделяющая Восток от Запада, не просто географическое понятие, а рубеж, имеющий принципиальное значение. Величайший в истории человечества эксперимент, тщательно продуманный и подготовленный и последовательно осуществленный, длился достаточно долго, чтобы принести определенные плоды. Да и он, продолжавшийся на протяжении тридцати лет (в 1941 г. исполнилось 24 года со дня Октябрьского переворота. – Ред.), уже перестал быть экспериментом в обычном понимании этого слова, приобретя индивидуальные отличительные черты. Даже сам Карл Маркс, прародитель коммунистов, при всем его прусском образе мышления, от которого он, будучи евреем, так и не избавился, никогда и не думал о столь дерзкой попытке. Понадобился такой титан мысли, как Ленин, обладавший холодным расчетом и калмыцким (с равным успехом можно сказать «еврейским», «германским», «русским» – если перечислять количество кровей, замешенных в Ленине – сыне получившего дворянство русского мещанина (с какой-то примесью поволжских кровей и рано умершего) Ильи Николаевича Ульянова и дочери крещеного еврея Александра (Израиля) Бланка Марии, которая и дала своим детям «немецкое воспитание», как говорили знавшие семью жители Симбирска. – Ред.) упорством, чтобы путем осуществления целой серии рискованных экспериментов воплотить марксистскую псевдофилософию в реальность. В характерной для него манере мыслить и действовать Ленин, перед тем как выдвинуть свой новый экономический план – венец (не венец, а вынужденная мера – провал «мировой революции» и восстания по всей стране (Кронштадтский мятеж и Тамбовщина – лишь малая их часть, а были и такие грандиозные, как Тобольское, и сравнительно небольшие – десятки и сотни). Поняв, что русский народ сразу не победить, Ильич настоял на принятии своими, в основном нерусскими, соратниками НЭПа, чтобы вернуться к «окончательному решению русского вопроса» позже. – Ред.) его революционной деятельности, – заложил его теоретические и политические основы.