Пляска смерти
Шрифт:
Смеясь, он стал громким голосом выговаривать Марион за то, что она не расположилась поудобнее.
– Живо, живо, устраивайтесь получше! – восклицал он. – Молодым девушкам смелость к лицу. Мы будем пить чай и говорить о делах, так я представлял себе. Но, видно, мне придется еще и ухаживать за вами, – весело продолжал он, кладя на тарелку Марион целую гору печенья.
– Благодарю вас! Хватит, хватит! – воскликнула Марион, и к ней вернулся ее сердечный, задушевный смех.
На этот раз гаулейтер пожелал сразу перейти «к
– Расскажите мне сначала о вашей школе, – предложил он.
Марион рассказала о трудном положении, в котором очутилась еврейская школа, как она накануне рассказала об этом адъютанту, особенно напирая на невыносимые антигигиенические условия школьного помещения. Конечно, она не забыла упомянуть об эпидемии коклюша, разыгравшейся весной этого года, и подчеркнула, что все дети в школе переболели заразными болезнями.
– Этой зимой у нас было шесть смертных случаев только от дифтерита. Тяжелая пора для еврейской общины! – серьезно добавила она. – Но самое худшее – это наш класс в подвале, – продолжала Марион. – Помещение меньше этой комнаты и совершенно темное. Уличные мальчишки через решетку бросают к нам всякую гадость – дохлых мышей, кошек и еще кое-что похуже.
Упомянув об этом, Марион громко рассмеялась.
– В конце концов пришлось застеклить окна, но с тех пор в подвале не хватает света. В помещении, где нет вентиляции, целый день горит электрическая лампа.
Гаулейтер внимательно слушал Марион. Наконец он жестом остановил ее – все понятно. Он заставил Марион выпить еще чашку чая.
– Я не имел ни малейшего представления обо всем этом, – сказал он. – Возьмите, все три комнаты, весь этаж, если вам его предложат. Я не возражаю.
– Как школа будет благодарна вам, господин гаулейтер! – Марион поклонилась, взволнованная и растроганная.
Гаулейтер засмеялся.
– Надеюсь, люди постепенно убедятся, что я не такой изверг, каким меня изображают, – отвечал он. – Вы, наверно, знаете, что меня обвиняют в чрезмерной суровости. Или это не так? Вы можете говорить вполне откровенно, фрейлейн Фале.
Марион колебалась, потом она подняла на гаулейтера свои большие глаза, в тусклом свете казавшиеся совсем черными, и кивнула головой.
– Да, так говорят. Вас считают очень суровым.
– Очень суровым? – Гаулейтер захохотал. – Совсем недавно мне в высоких, очень высоких сферах заявили, что я слабый человек, которого каждый может обвести вокруг пальца. Ха-ха! Что вы на это скажете? Между тем я давно уже держусь мнения, что управлять народом можно только суровыми мерами. Некоторые народы, к сожалению и немецкий народ в том числе, не повинуются ничему, кроме кнута.
Покуда они пили чай, он изложил Марион свои взгляды.
– По правде говоря, – начал гаулейтер, – с тех пор как мир стоит, в нем существуют только господа и слуги, господа и слуги – больше ничего. Если вам внушают другое, вас просто обманывают. Господа
Он считал, что люди с течением времени стали учтивее, вот и вся разница. Прежде господ называли властителями, а слуг – рабами, теперь господ величают «шефами» или «директорами», а слуг – служащими или сотрудниками, чтобы польстить им. И даже коллегами. Во времена французской революции их из вежливости называли «гражданами». А по существу все это одно и то же. С тех пор как стоит мир, рабами управляет небольшая кучка господ.
– Съездите, фрейлейн Фале, в так называемую свободнейшую в мире страну и присмотритесь к тому, что там делается. Хозяин, недовольный служащим, учтиво заявляет ему: «С первого числа я больше не нуждаюсь в ваших услугах». И служащий будет сотни раз выслушивать такие заявления, покуда не поймет, чего хотят от него хозяева. А если он этого не поймет, то попросту подохнет. Может быть, даже в какой-нибудь великолепно оборудованной больнице, которую государство соорудило на гроши рабов. Ха-ха!
Гаулейтер смеялся громко и презрительно. И поскольку речь зашла о делах, ему хорошо знакомых, стал подробно распространяться о социальных условиях в Америке.
– Там, за океаном, докатятся до большевизма скорее, чем это принято думать, – пророчествовал гаулейтер, переходя на английский язык, чтобы произвести впечатление на Марион. Некоторое время беседа велась по-английски, пока он не спохватился, что и Марион отвечает ему на том же языке.
– Вы превосходно говорите по-английски! – воскликнул он.
Марион засмеялась.
– Я ведь преподаю в школе английский язык, – сказала она.
– Вы даете уроки языков?
– Да, французского, английского и итальянского.
– Вы знаете итальянский? – живо заинтересовался гаулейтер.
– Знаю. – Марион объяснила, что в детстве ее воспитывали гувернантки, с которыми она говорила по-английски, по-французски и по-итальянски.
– Стойте, стойте! – воскликнул он, пододвинув кМарион сигареты. – Меня осенила великолепная идея!
Со вчерашнего дня он ломал себе голову, как привлечь это восхитительное создание. Что сделать это будет нелегко, он понял с первого взгляда.
Ему нравилось ее прямодушие, ее такт, беззаботность и особенно ее задушевный смех. Прежде всего надо почаще встречаться с нею, с девушкой, похожей на итальянскую мадонну. И вот случай приходит ему на помощь.
– Стойте, стойте! – повторил он и подошел к окну, чтобы закурить сигарету. Потом обернулся и сказал: – Мне дали поручение следующим летом съездить в Италию. Как было бы хорошо, если бы вы к тому времени обучили меня немного итальянскому языку. Надо знать хоть несколько слов, чтобы не чувствовать себя совсем дураком. Хотите? Будем заниматься раз в неделю! Я был бы вам весьма признателен, фрейлейн Фале.