Пляска смерти
Шрифт:
Вырвав у него из рук метлу, он крикнул:
– Это занятие не для вас, мой друг!
Медицинский советник Фале испуганно отпрянул и хотел снова схватить метлу.
– Но и не для вас, дорогой профессор! – воскликнул он.
По Вольфганг, не выпуская метлы из рук, уже принялся мести, как и все прочие. Внезапно он почувствовал, что его схватили за руку.
– Что вы делаете? – крикнул кто-то над его ухом. – Убирайтесь к черту!
Тут же подскочил второй верзила. Он кричал что-то об аресте.
Вольфганга силой загнали в ближайшую улицу, которую он тотчас же узнал. Это была Хейлигенгейстгассе. Узнал он также и
Вольфганг не успел еще сыскать местечко, чтобы присесть, как всех арестованных выгнали на улицу и втиснули в какую-то машину. При этом один из молодчиков сильно ударил его по правому уху.
Машина эта была одним из тех небольших автобусов, которые теперь курсировали по асфальтированным улицам города с промежутками в десять минут. Таубенхауз в свое время пустил на линию тридцать таких машин, изготовленных на заводах Шелльхаммеров. Почти оглушенный ударом в ухо, Вольфганг, покорившись своей участи, забился в угол. Машина тронулась. «Вот они и схватили тебя, – думал он. – И понемногу выловят всех, кто отказывается выть по-волчьи, – всех, всех, одного за другим, и тебя они в конце концов тоже поймают, Глейхен». Ни о чем другом он думать не мог.
Как ни был он растерян, он заметил, что большинство находившихся в машине – евреи, женщины и мужчины; среди них было несколько человек ремесленников, каменщиков, плотников. И все они, по-видимому, были так живо заинтересованы каким-то происшествием, что забыли о собственном несчастье.
Отблеск пожара полыхал в окнах автобуса.
– Да, да, это горит новая молельня в Ткацком квартале! – сказал невысокий кривоногий старик-каменщик в замазанных известкой рабочих штанах.
– Боже праведный! Они подожгли новую молельню! – запричитал какой-то еврей и стал рвать на себе волосы. – На Шиллергассе они вчера выбросили женщину из окна, – продолжал он, пристально вглядываясь в лица своих спутников. – Она сломала себе обе ноги. Они выбросили и ребенка, он тут же умер. Что за времена! Боже праведный!
Молодчик, стоявший на подножке автобуса, открыл дверцу и крикнул: – Замолчите, или я вас всех перестреляю!.
Мучительная гримаса исказила лицо Вольфганга. «Хотел бы я, чтобы Глейхен очутился здесь, или еще лучше, мой братец! Пусть бы посмотрел, как они обходятся с людьми». И он стал испуганно ощупывать свой бумажник. Не потому, что беспокоился за его сохранность, а чтобы убедиться, что там еще лежит «Виргиния».
Да, «Виргиния» еще лежала в бумажнике; он вздохнул с облегчением, бесконечно счастливый тем, что сигара цела, заранее предвкушая удовольствие курения. Как ни странно, но в мыслях у него не было ничего, кроме такого вот вздора.
Теперь, когда автобус шел полем, видно было, что далеко в городе пылает пожар. Старик-еврей снова громко запричитал. «Боже праведный! – восклицал он. – Какие времена! боже праведный!»
Машина остановилась. Они прибыли.
Солдат, подгоняя арестантов, стал бить их прикладом по ногам; все быстро высыпали из машины. Вольфганг с распухшим ухом, – ему казалось, что оно стало величиной с голову, – вылез последним; мысли его все еще были прикованы к сигаре. Арестованные стояли в кромешной тьме перед оплетенными блестящей проволокой воротами, которые вдруг широко распахнулись перед ними. Теперь он понял, где находится.
Находились
Ворота закрылись за ним, и он зашагал к выбеленной башне, над дверьми которой черными жирными буквами стояло: «Равенство! свобода! братство!» Часовой крикнул, чтобы он поторапливался, и Вольфганг быстро пошел по пустому длинному проходу, в котором исчезла толпа арестованных евреев. В конце прохода он увидел человека, за одну руку подвязанного к потолку; у него был вид висельника. Но он еще жил, лицо у него было красное, мокрое от пота, из перекошенного рта сочилась слюна. Он смотрел на Вольфганга невидящими, налитыми кровью глазами и непрестанно шевелил голыми грязными ногами, пытаясь пальцами коснуться пола.
– Эге, да ты все еще болтаешься здесь! – закричал часовой и нагло расхохотался. – Что, небось, к ночи-то стало попрохладней? – С этими словами он пинком ноги открыл дверь и втолкнул Вольфганга в ма-'ленькую комнатку, где за столом сидел человек с черной курчавой бородой и карандашом в руках.
– Хайль Гитлер! – крикнул человек с черной курчавой бородой; череп у него побагровел от злости. – Не знаешь, что ли, как вести себя, негодяй?
Вольфгангу показалось, что ухо его превратилось в баллон, привешенный к голове. Кровь бросилась ему в лицо.
– Арестовали меня и еще требуете вежливости? – отвечал он коротко и резко.
– Что? – зарычал человек, приблизив к Вольфгангу свой ярко-красный череп. – Вилли, поди сюда.
В комнату вошел приземистый человек в арестантском кителе, сером в белую полоску. У него было бледное лицо и острый кривой нос.
– Этого мерзавца надо обучить хорошим манерам, Вилли! – крикнул человек с черной курчавой бородой.
Толстяк в арестантском кителе подошел к Вольфгангу и снизу вверх посмотрел на него косыми глазами. В ту же секунду он поднял руку и со страшной силой ударил Вольфганга под подбородок.
Вольфганг упал, как подкошенный.
XX
В вечер, когда сгорела еврейская молельня, свыше сотни евреев было арестовано, многие бежали или скрылись куда-то. Среди задержанных на Рыночной площади находился и медицинский советник Фале. Арестованы были все ремесленники, каменщики, плотники, столяры, работавшие на постройке новой молельни, – гаулейтер квалифицировал это как провокацию, – а также все поставщики материалов, не являвшиеся членами нацистской партии. Гестапо оказалось известным все, вплоть до самых ничтожных подробностей, и это было уже просто страшно.
Горожане обезумели от страха. Они не решались перемолвиться словом даже с лучшими друзьями: а вдруг те состоят на службе в гестапо? С этого дня все ушли в себя, и грозная тишина водворилась в некогда столь веселом городе. Подозрение внушали слуги, мастеровые, поставщики, весь мир. Единственный, кто еще отваживался говорить откровенно, был «неизвестный солдат», продолжавший рассылать свои анонимные письма.
«Остерегайтесь шпионов! – писал он. – Остерегайтесь ротмистра Мена, выброшенного из армии за грязные истории с женщинами. Он руководил погромом в день пожара синагоги! Остерегайтесь долговязого Шиллинга, начальника местного отделения гестапо! Он организовал поджог молельни в Ткацком квартале. Остерегайтесь очкастого Орловского – он начальник шпионов». «Неизвестный солдат» называл еще много других имен.