Пляска смерти
Шрифт:
— Ты его всей массой придавила к сиденью.
— У тебя кровь идет из руки, — добавил Натэниел.
Я посмотрела на левую кисть так, будто она только что выросла у меня на руке. Сквозь бинты просачивалась свежая кровь, и как только я ее увидела, рука стала болеть. Не так сильно, как до укола, но это была негаснущая, ноющая боль с острыми уколами. И эти уколы обещали, что будет еще хуже.
— Думаю, ты поранилась, когда бросила меня на сиденье, — сказал Реквием голосом тихим, вежливым, почти пустым. И лицо у него было под стать голосу — красивое и ничего не выражающее. Удивление исчезло, будто мне приснилось. Он снова полностью
Я ощутила в себе Райну. Она не хотела, чтобы он владел собой или чем бы то ни было. Она хотела его сломать. Я достаточно далеко заглядывала ему в голову с помощью ardeur’а и знала, что его уже сломали много сотен лет назад, и не раз. Я знала, что ломать уже сломанное для нее не так привлекательно, как сделать это первой. Джейсон правильно сказал: Райна любит девственников — любого вида. Она любит быть чьим-нибудь первым опытом, особенно если может превратить удовольствие в боль, а радость — в ужас. Вот именно это ей и нравилось. А мне — нет, и потому легче было этого не делать.
Ее голос шептал у меня в голове, не так ясно, как когда-то бывало, скорее похоже на ветер в деревьях. Марианна мне сообщила, что Райна была близка к тому, чтобы по-настоящему овладеть мною — вроде одержимости демоном. Мысль эта меня испугала. Теперь я знала, как не дать Райне держать меня такой хваткой.
Ветер ее голоса веял по моему телу, неся запах леса, меха и духов.
— Ты знаешь, чего я хочу, Анита.
— А ты знаешь, что я хочу тебе дать.
Я произнесла это частично вслух, потому что, если говорить в уме с призраком, это дает ему возможность сильнее за тебя ухватиться. Я подумала о том, как близко мы сегодня с Реквиемом были к половому акту. Вспомнила, как он откатился прочь, неудовлетворенный и неудовлетворивший.
— Первый ваш трах, — засмеялась она, и я не смогла достаточно собраться, чтобы не выпустить этот смех из губ. Он был низкий, грудной, густой звук, радостное обещание секса. У меня такого смеха не было.
— Соберись, Анита, — сказал Натэниел. — Ты можешь.
Райна хотела, чтобы я на него оглянулась, и мне труда стоило этого не сделать. Не потому что это было бы так уж плохо, а потому что где-то надо начать сопротивляться, и можно было прямо здесь. К тому же если бы я здесь проиграла битву, никому бы хуже не стало.
— Мелочишься, Анита, — шепнула она.
Я постаралась ее не замечать. Но тяжело не заметить того, у кого с тобой одно сознание на двоих. Попыталась сосредоточиться на дыхании, но боль в руке отвлекала меня. Попыталась сосредоточиться на сердцебиении, на пульсе в теле — и это было ошибкой: от каждого удара сердца руку будто протыкали иглой. Каждая волна пульса эту боль усиливала.
Я затрясла головой — и это тоже была ошибка. Вдруг голова закружилась, руки Реквиема подхватили меня, не дали упасть. Я свалилась на него, головой ему на плечо. Он не издал ни звука, но вздрогнул всем телом — я попала как раз на его раны. Ох как это Райне понравилось.
Я поцеловала его в плечо — кожа была теплой. Теплой той кровью, что он взял у меня раньше, но не настолько теплой, насколько должна была бы быть. Я смотрела в сверкающие синие глаза с оттенком зелени по краю радужек.
— Ты тратишь больше энергии, пытаясь залечить раны.
— Да, — шепнул он.
— Тебе надо питаться чаще при таких серьезных ранах?
— Да, миледи.
Я улыбнулась:
— Слово
Он тоже улыбнулся, и даже до глаз улыбка дошла.
— Для меня ты всегда будешь «миледи», Анита.
Вдруг меня затопил запах волка. Зверь во мне зашевелился, будто сила Райны ложкой помешивала меня, как суп. Помешивала, выискивая сладкий кусочек.
Во мне зазвучал ее голос:
— Твой собственный волк, Анита. Что ты тут делала, пока меня не было?
И волк, мой волк, появился у меня внутри. Я видела, как он образуется, и подумала: нет. Нет. Я повернулась лицом к шее Реквиема, где должен был биться пульс, но его не было, и я прижалась губами к охлажденной коже и погнала теплую, щекочущую энергию. Я не побежала прочь от моего волка, потому что, когда от чего-то бежишь, оно за тобой погонится, но я обратилась к предметам похолоднее. К предметам, которых волк не понял бы и не мог бы полностью одобрить.
Волк затих под прикосновением мертвой кожи и запаха неподвижной плоти. Беда только в том, что при успокоении моего волка и Райна исчезнет. Я приподнялась с Реквиема, чтобы заглянуть ему в лицо.
— Глаза у тебя — как карие алмазы. Столько света в темноте.
— Райна ушла, — тихо сказал Джейсон.
Я не оглянулась на него — глаза у меня были сейчас только для вампира.
Я стала целовать его тело, сверху вниз, легкий поцелуй в плечо, и с каждым поцелуем я соскальзывала ниже, а поскольку мы были голые, от этого движения возник интересный эффект. И я знала, что его тело раздувается кровью, взятой из моих жил. Что без моего рубинового поцелуя он был бы во многих смыслах мертвее, чем просто нежить.
Я приподнялась на коленях так, чтобы ниже талии мы не соприкасались. Это было чудесное ощущение, обещающее многое, но я хотела сосредоточиться на ощущении своих губ у него на груди. А это не получилось бы, если бы я скользила кожей по этой растущей его роскоши. Отвлекало бы.
Я хотела насладиться гладким совершенством его кожи — прохладной, подвижной, но не пульсирующей. Не живой, не совсем живой, на самом деле не живой. Как будто я поцелуями прокладывала себе путь в мечту, в сон, слегка нереальный, будто бледное тело Реквиема испарится при первых лучах дня. Может быть, Ашер и Жан-Клод изображали для меня людей больше, чем вот это сейчас? Заставляли свои сердца биться, кровь — бежать, чтобы я не ощутила этой восхитительной неподвижности?
Руки Реквиема нежно гладили меня сзади, с боков, грудь его шевелилась, когда он извивался от удовольствия моих прикосновений, но он не дышал. Он не изображал для меня живого. Он был шевелящимся и мертвым созданием. Меня это должно было отпугнуть, но не отпугивало. Сила, заполнявшая мои глаза, понимала, что передо мной, и мне оно нравилось, очень нравилось.
Я целовала эту гладкую прохладную кожу, опускаясь вниз, пока не дошла до шероховатости с едва заметным металлическим привкусом. Тут я открыла глаза и посмотрела, что целую. Это была ножевая рана. На взгляд она была гладкой, но губы сказали мне правду. Края у нее были грубые. Она могла притворяться как угодно аккуратной, но была грубой. Нож прорвал кожу, и по краям остались мелкие разрывы, которых не видел глаз, но ощущали губы. Я провела пальцем по краю раны, Реквием тихо застонал от боли. И отчасти я встревожилась, что слишком больно, а отчасти мне эти звуки были приятны.